Будут меняться цвета светофора, – и это в часы пик! – Если вы решите проехать на своей машине от пятьдесят восьмой улицы до самой Вашингтон-сквер, и ни разу не загорится красный. Только зеленый – если я буду с вами… Если я буду с вами, наша квартира станет тенистой поляной в тропических джунглях, будет наполнена щебетанием птиц и зовами любви с первого удушающе-жаркого дня июня до последнего часа, когда минет день труда и на поездах, возвращающихся с морского побережья и вынужденных вдруг остановиться где-нибудь на полпути, сходят с ума раздавленные жарой живые мертвецы. Наши комнаты будут полны хрустального звона. Наша кухня в июле будет эскимосским иглу, и в ней можно будет досыта наедаться мороженым из шампанского и вина "Шато лафит Ротшильд". А наша кладовая? В ней – свежие абрикосы, все равно февраль сейчас или август. Свежий апельсиновый сок каждое утро, холодное молоко на завтрак, веющие прохладой поцелуи в четыре часа дня, а у моего рта всегда вкус замороженных персиков, у тела – вкус покрытых инеем слив. Вкусное всегда под боком, как говорит Эдит Уортон… В любой невыносимый день, когда вам захочется вернуться со службы домой раньше времени, я буду звонить вашему боссу, и он всегда будет вас отпускать. Скоро вы сами станете боссом и, ни у кого не спрашивая разрешения, будете уходить домой ради холодного цыпленка, вина с фруктами и меня. Лето в райских ложбинах. Осени столь многообещающие, что вы буквально потеряете разум – как раз настолько, насколько нужно. Зимой, конечно, все будет наоборот. Я буду вашим очагом. Мой милый пес, приляг у очага. Я стану для вас снежной шубой… В общем, вам будет дано все. Взамен я прошу немного. Всего лишь вашу душу.
Он замер и чуть было не отпустил ее руку.
– А разве неэтого вы ожидали? – Она рассмеялась. – Но душу нельзя продать. Ее можно только потерять и никогда больше не найти. Сказать вам, чего я на самом деле от вас хочу?
– Скажите.
– Женитесь на мне, – сказала она.
"То есть продайте мне вашу душу", – подумал он, но промолчал.
Однако она прочитала ответ у него в глазах.
– Господи, – сказала она. – Неужели я прошу слишком много? За все, что даю?
– Я должен это обдумать!
Сам того не заметив, он отступил на шаг к двери.
Теперь ее голос звучал очень грустно:
– Если вам обязательно нужно обдумать дело заранее, оно никогда не будет сделано. Когда вы кончаете читать книгу, вы ведь знаете, понравилась она вам или нет? И в конце спектакля вы либо спите, либо нет? Ну, и красивая женщина – это красивая женщина, не так ли, а хорошая жизнь – это хорошая жизнь?
– Почему вы не хотите выйти на свет? Как мне узнать, что вы на самом деле красивая?
– Вы узнаете, только если шагнете в темноту. Неужели вы не можете судить по голосу? Не можете? Бедный! Если вы не поверите мне сейчас, я не буду вашей никогда.
– Я должен подумать! Вернусь завтра вечером! Что значат двадцать четыре часа?
– Для человека в вашем возрасте – все.
– Мне только сорок!
– Я говорю о вашей душе, а для нее может быть слишком поздно.
– Дайте мне еще ночь!
– Вы ее возьмете так или иначе, на свой страх и риск.
– О боже, боже, – сказал он, закрывая глаза.
– Увы, именно сейчас он помочь вам не в силах. Вам лучше уйти. Вы состарившийся мальчик. Жаль. Жаль. Ваша мать жива?
– Умерла десять лет назад.
– Нет, жива, – сказала она.
Отступая к двери, он остановился и попытался успокоить свое взволнованное сердце.
– Как давно вы здесь? – Спросил он, с трудом ворочая языком.
Она засмеялась, но смех ее был тронут горечью.
– Уже третье лето. И за три года в мою лавку зашли только шесть мужчин. Двое сразу убежали. Двое немного побыли, но ушли. Один пришел еще раз, а потом исчез. Шестой, побывав три раза, признался, что онне верит . Дело в том, что никто, видя при дневном свете безграничную и ограждающую от всех забот и тревог любовь, в неене верит .