Ночь за ночью спала она там, снежная принцесса. Он и другие мальчишки тайком крались из дому после полуночи смотреть, как она улыбается в холодном прозрачном сне. Половину ночей в то лето простояли они, четверо или пятеро дышащих жаром четырнадцатилетних мальчиков, уставившись на нее, надеясь, что их огненные взгляды растопят лед.
Нотот лед так и не растаял…
– Подождите, – прошептал он. – Послушайте…
Он сделал еще один шаг в темноту ночной лавки.
Боже, да ведь это она! Вон там, вэтой глыбе льда! Разве не те же очертания были у глыбы, внутри которой всего несколько мгновений назад дремала среди напоенных прохладой сновидений белая как снег женщина? Те же. Эта глыба – такая же полая, такая же красивая, так же скруглены углы. Но… Женщины в ней нет. Где она?
– Здесь, – прошептал голос.
По ту сторону блестящего холодного гроба, в углу, двигались тени.
– Добро пожаловать. Закройте дверь.
Он почувствовал, что она недалеко, среди теней. Ее плоть, если бы ты до нее дотронулся, оказалась бы прохладной, все такой же свежей благодаря времени, проведенному в ледяном гробу, с которого стекают капли. Только протянуть руку, и…
– Как вы сюда попали? – спросил ее нежный голос.
– Душная ночь. Хожу. Езжу. Ищу прохлады. Мне как-то плохо.
– Вы пришли как раз туда, куда нужно.
– Но это жебезумие! Я не верю в психиатров. Друзья меня не выносят, потому что я твержу: мистер Пустозвон и Фрейд скончались двадцать лет назад, и с ними остальные клоуны. Я не верю ни в астрологов, ни в нумерологов, ни в хиромантов…
– Я не гадаю по руке. Но… Дайте мне вашу руку.
Он протянул руку в мягкую темноту.
Ее пальцы нащупали его ладонь. Они были холодные, как у маленькой девочки, только что рывшейся в холодильнике. Он сказал:
– На вашей вывеске написано:МелиссаЖабб,ведьма. Что ведьме делать в Нью-Йорке летом тысяча девятьсот семьдесят четвертого года?
– А какому городу, скажите, ведьма когда-нибудь была нужна больше, чем Нью-Йорку в этом году?
– Это правда. Мы здесь безумные. Но… вам-то что за дело до этого?
– Ведьму рождают истинные нужды ее времени, – сказала она. – Меня породил Нью-Йорк. Все, что в нем есть самого дурного. И вот вы пришли по наитию и нашли меня. Дайте мне вашу другую руку.
Хотя ее лицо казалось в полутьме призрачно-холодным, он почувствовал, как взгляд ее движется по его дрожащей ладони.
– О, почему вас так долго не было? – сказала она печально. – Уже и так почти поздно.
– В каком смысле?
– Вам не спастись. Вы не сможете принять мой дар.
Сердце его заколотилось.
– Какой дар?
– Покой, – ответила она. – Безмятежность. Тишину среди бедлама. Я дитя ядовитого ветра, совокупившегося с Ист-Ривер в блестящую от нефти, усыпанную мусором полночь. Я восстала против своих родителей. Я прививка против желчи, благодаря которой появилась на свет. Я сыворотка, родившаяся из ядов. Я антитело для времени. Я всеисцеляющее лекарство. Город вас убивает, не так ли? Манхэттен – ваш палач. Дайте мне быть вашим щитом.
– Каким образом?
– Вы станете моим учеником. Как невидимая свора гончих, защита моя окружит вас кольцом. Никогда больше не надругается над вашим слухом грохот подземки. Никогда не будет отравлять вам легкие и выжигать глаза смог. В обед ваш язык ощутит вкус райских плодов в самых обыкновенных дешевых сосисках. Вода из холодильника у вас на службе станет редким благородным вином. Полицейские станут отвечать, когда к ним обращаетесь вы. Вы только моргнете, и такси, мчащееся в никуда после конца смены, сразу около вас остановится. Театральные билеты будут появляться, едва вы подойдете к окошку кассы.