-- Пьеротен, -- сказал он вполголоса, обращаясь к вознице, -- я обещал тебе десять золотых за то, что ты сохранишь мой секрет; но если ты и впредь согласен скрывать кто я (а я сейчас же узнаю, как только ты проговоришься или сделаешь малейший намек кому бы то ни было и где бы то ни было в течение этого дня -- даже в Лиль-Адане), ты получишь от меня завтра утром, когда будешь ехать обратно, тысячу франков, чтобы расплатиться за новую карету. Поэтому, для большей верности, -- продолжал граф, хлопнув по плечу побледневшего от радости Пьеротена, -- не ходи-ка ты завтракать, а оставайся при лошадях.
-- Понял, ваше сиятельство, не сомневайтесь! Это вы насчет дядюшки Леже?
-- Насчет всех, -- отозвался граф.
-- Будьте покойны... Поторапливайтесь,--сказал Пьеротен, распахивая дверь кухни, -- мы опаздываем. Слушайте, дядюшка Леже, вы же знаете, что нам придется подниматься в гору; мне есть не хочется, я потихоньку поеду вперед, а вы меня догоните, вам полезно поразмять ноги.
-- Вот неугомонный! -- заметил трактирщик. -- И ты не хочешь позавтракать с нами? Полковник ставит бутылку вина в пятьдесят су и бутылку шампанского.
-- Не могу. Я везу рыбу для званого обеда, ее нужно доставить в Стор к трем часам. С таким клиентом и с такой рыбой шутить не приходится.
-- Ну что же, -- сказал дядюшка Леже трактирщику, -- запряги в кабриолет своего рысака, которого ты мне предлагаешь... Мы догоним Пьеротена, а покуда спокойно позавтракаем; кстати я увижу, какова лошадь. Втроем мы вполне поместимся в твоей трясучке.
К большому удовольствию графа, Пьеротен сам пошел закладывать. Шиннер и Мистигри отправились вперед. Едва Пьеротен, догнав художников на дороге из Сен-Бриса в Понсель, доехал до бугра, с которого виден Экуэн, менильская колокольня и леса, обрамляющие очаровательный пейзаж, как топот лошади, скакавшей галопом, и дребезжанье экипажа возвестили о приближении дядюшки Леже и адъютанта Мины, пересевших затем в дилижанс. Когда Пьеротен свернул, чтобы начать спуск к Муаселю, Жорж, без умолку болтавший с дядюшкой Леже о прелестях сенбрисской трактирщицы, воскликнул:
-- Смотрите-ка, великий маэстро, а ведь пейзажик-то недурен!
-- Ну, вас он не должен поражать, вы же видели Восток и Испанию.
-- От них осталось еще две сигары! Если это никого не стеснит, давайте прикончим их, Шиннер. С этого молокососа хватило и нескольких затяжек, накурился!
Дядюшка Леже и граф промолчали. Это было принято за согласие, и болтуны умолкли.
Оскар, задетый тем, что его назвали молокососом, заявил, в то время как молодые люди раскуривали сигары:
-- Если я и не был адъютантом Мины, сударь, и если я не бывал на Востоке, то я, может быть, еще поеду туда. Надеюсь, что когда я достигну вашего возраста, карьера, к которой я предназначаюсь родителями, освободит меня от необходимости путешествовать в "кукушках". Став важной особой и заняв высокое положение, я его уже не лишусь.
-- Et caetera punctum [И точка (лат.).], -- докончил Мистигри, передразнивая Оскара, голос которого напоминал хриплое пение молодого петушка и придавал его речам еще больший комизм, ибо бедный мальчик находился в том возрасте, когда пробиваются усы и ломается голос. -- Что же, -- добавил Мистигри, -- никогда не знаешь, где займешь, где потеряешь.
-- Ну, -- заявил Шиннер, -- лошади скоро уж будут не в силах тащить такой груз.
-- А ваша семья к какой же карьере вас предназначает, молодой человек? -- спросил Жорж с серьезным видом.
-- К дипломатической, -- ответил Оскар.
В ответ раздался дружный взрыв хохота, точно взвились три ракеты, --рассмеялись Мистигри, великий художник и дядюшка Леже. Граф тоже не мог сдержать улыбки. Жорж был невозмутим.
-- Клянусь Аллахом, тут не над чем смеяться, -- сказал полковник. --Одно только: мне кажется, молодой человек, -- продолжал он, -что в настоящее время общественное положение вашей уважаемой матушки мало похоже на положение посольши...