С юных лет Сальваторе Дженнаро усвоил простую истину: все люди делятся на волков и на овец. Волки живут свободной, вольной жизнью, чувствуют себя хозяевами и не подвластны ничьей воле, а овцы Что с них взять! Их стригут и режут. Овцой Сальваторе быть не хотел, и тому были веские причины.
В Испанском квартале старого Неаполя, где он родился и вырос, это правило работало так же точно, как швейцарские часы, какие он частенько снимал с богатых зазевавшихся туристов и, не давая им опомниться, быстро убегал и бесследно терялся в муравейнике узких и грязных улочек, проворно пряча свою добычу на время в одной из десятков темных подворотен под образом Девы Марии в стеклянной раме, освещенном неровным светом лампадки уж там-то искать точно не будут!
Испанский квартал старого Неаполя, или Квартиери Спаньоли, тянущийся вдоль улиц Виа Тринита дельи Спаньоли и Виа Толедо, получил свое название со времен Арагонского правления XV XVI столетий, когда здесь стояли испанские гарнизоны.
В этой части Неаполя проживали низшие слои населения, люмпены и бродяги. Уже в те времена квартал славился обилием публичных домов и сомнительных заведений, пользовавшихся успехом среди солдат испанских гарнизонов, бывших регулярными завсегдатаями местных злачных мест отсюда и название.
Знатные неаполитанцы и просто благоразумные гости города уже в те времена старались обходить квартал стороной, поскольку грабежи, насилие и убийства были тут обычным явлением. Даже королевские указы почти не имели здесь никакого действия, а лишь усугубляли социальный хаос.
Со времен средневековья к веку двадцатому в квартале внешне мало что изменилось: мрачноватые узкие щели между домами, которые и улицами-то назвать было сложно, часто заваленные грудами мусора, с полуразвалившимися лестницами и угрожающе низко свисающим из окон бельем, которое жители квартала по-прежнему вывешивают сушиться наружу словно напоминание о его сомнительном средневековом прошлом.
Правда, многие современные туристы, стремившиеся узнать, что такое «настоящий Неаполь», видели все иначе: в их глазах Испанский квартал был привлекателен миниатюрными узкими улочками и живописными переулками, небольшими домиками и уютными кулинарными заведениями итальянские семейные ресторанчики здесь на каждом шагу!
Но что взять с чокнутых туристов? Пусть выдумывают себе, что хотят! Сальваторе давно отнес этих беспечных толстосумов к «овцам», что, влекомые губительным любопытством, сами заходили на его территорию, где он охотился, и часто платили за свою неосмотрительность то фотоаппаратом или дорогой видеокамерой, то золотыми часами, а то и пухлым бумажником, набитым деньгами и кредитными картами. Часть денег Сальваторе брал себе, а все остальное нес своему другу Винченце: тот знал, куда пристроить и ценные вещи, и банковские карты.
Когда Сальваторе было всего семь лет, в Неаполе стояли американские войска. Он часто вспоминал те годы. Его отец и мать были честными тружениками отец не раз подчеркивал это с гордостью. Что толку? Стены сырого полуподвала, где они жили, в промозглую зиму покрывала вонючая зеленая плесень, от которой было невозможно дышать.
Младшая сестренка Сальваторе, маленькая Анита, всегда тяжело болела зимой, надсадно кашляя в своей кроватке целыми днями. Ни на доктора, ни на дорогие лекарства у семьи Дженнаро тогда не было денег. Не было денег даже на молоко. В квартале царили бедность и нищета. Мать и отец вместе с сотнями других безработных обивали пороги благотворительных организаций и кабинетов местного муниципалитета, даже отстояли почти сутки в очереди в приемную к местному депутату, но всем было плевать! Это Неаполь! Так говорили им. Здесь нищета и бедность были всегда, пожимали плечами государственные чиновники. Не можете содержать детей, не рожайте! Не вешайте свои проблемы на государство, ему и так тяжело кризис!
Сальваторе запомнил на всю жизнь бледное, худенькое, заострившееся личико своей младшей сестренки, на котором ярко выделялись ее черные глаза, наполненные мукой и страданием. Он запомнил и мать: отчаявшись и подавляя глухие рыдания, она часами простаивала на коленях перед образом Девы Марии, моля ее о помощи. Почерневший от горя отец постоянно сидел, безвольно сложив натруженные руки и виновато опустив голову, за столом, застеленным убогой клеенкой, где стояли бутылка дешевой граппы и треснувший стакан. Сальваторе тогда был слишком мал, чтобы помочь родителям, но их муку и отчаяние он чувствовал всем сердцем.