Поляки гибли тысячами.
Иван неплохо говорил по-польски, он часто общался с панами и панночками на рынке Швенчёниса. Тереза скоро собрала на стол, рассказывая последние новости. Немцев в округе немного. Стоят небольшим гарнизоном в пяти километрах отсюда, в маленьком городишке. В деревне людей мало, мужчины днем прячутся по лесам, боясь отправки на работы в Германию. Месяц назад немцы внезапно нагрянули и забрали пятерых. Из-за шторки, закрывающей вход в комнату, с любопытством выглядывал белобрысый пацан лет семи.
Мой Стефан, кивнула в его сторону Тереза и быстрым движением смахнула слезу. Не знаю, как теперь жить скоро зима, надо хлеб убирать, тяжко без хозяина.
Иван сразу вспомнил трех дочерей. «И моим тяжко» Потом бросил взгляд на Илью, толкнул коленом под столом. Тот понял намек, но грустно покачал головой.
Доели.
Как только бухнулись на гору ароматного сена, снова воспоминание молнией прострелило мозг Соколова крысиная мордочка, очереди из «Шмайсера».
Может, останешься, Илья? тихо спросил Иван. Попросись не как муж, а как работник хотя бы. Я не могу, у меня трое детей в Абелорагах.
Нет, я хочу к своей Соне Понимаешь? произнес Ройзман.
Какая Соня? Потом вернешься. Война рано или поздно кончится! А сейчас здесь намного спокойнее, чем в Вильнюсе и окрестностях! Кроме немцев литовцы лютуют! Сгоришь во второй раз!
Соня моя невеста. Она прячется у таких же поляков. Фронт прошел, скоро должно всё успокоиться и у нас!
Ну, смотри, как знаешь
Когда уходили, нагруженные двумя узлами с едой, обернулись. Коровы мирно щипали траву, возле них стояла Тереза, смотрела вслед беглецам. Что-то ёкнуло в душе Соколова, мелькнула мысль: «Может, самому здесь отлежаться, пока устаканится в Литве?»
Но, вспомнив лица дочерей, он отогнал эту мысль, как внезапную муху посреди зимы.
Они шли уже восьмой день, тщательно обходя крупные поселки. В одном месте снова разжились едой у пожилой четы поляков. Хозяин, порывшись в старом гардеробе, нашел для мужчин поношенные костюмы.
Оделись. Иначе уже становились похожими на оборванных бродяг.
Не заметили, как перешли границу Польши с Литвой. Это потом, в Советском Союзе она будет на замке: с колючей проволокой, разделительными полосами, пограничными нарядами с собаками.
Ройзман натер ногу и захромал. Иван смастерил на скорую руку лапти из березовой коросты, напихал внутрь зеленого мха, чтобы было мягче. Илья сразу повеселел, и с каждым километром, приближающим беглецов к Вильнюсу, волновался все больше и больше.
Пойдем в обход? спросил Соколов, когда с холма, что находится западнее города, Вильнюс открылся, как на ладони.
Зачем? Моя Соня, надеюсь там. Я сегодня её должен увидеть! Куда я пойду? С тобой? В твою деревню?
Там спокойнее. И вдвоём легче нам добраться. Осталось сотня километров примерно.
Илья замахал руками:
Нет, даже не может быть и речи! Идем в город! Выглядим мы прилично. Соня прячется не в центре, а на окраине, в домах, что у реки.
А как патруль? Документов нет.
Скажем, что беженцы, погорельцы, всё добро и документы пропали. У Сони передохнешь, потом ночью уйдешь в свои Абелораги. Уже совсем близко, вон он, дом моей невесты! Метров восемьсот осталось.
Снова мучил голод. И Соколов решился.
Идем!
Они шли между низеньких домиков, по району, где жили почти одни поляки, как послышался шум мотора, из-за угла, с соседней улицы, вынырнул немецкий бронетранспортер. Поднимая клубы пыли, машина устремилась вдоль улицы.
Бежим! крикнул Иван и бросился влево, за большую кучу сваленных бревен возле забора. Оглянулся.
Илья Ройзман словно оцепенел. На его лице блуждала растерянная улыбка, он сделал лишь три шага в сторону, словно желая пропустить бронетранспортер и, сорвав кепку с головы, чуть наклонился с почтительным видом. Он не дошел до дома любимой каких-то двадцать метров. Соколов скрипнул зубами, потом подполз к забору, резкими движениями вырвал одну за другой три штакетины. Нырнул в густые заросли смородины. Упал на землю, замер.
О! Юде! Юде! Ком! раздались радостные крики немецкой солдатни. Потом жалобный вопль Ройзмана.
Сухая автоматная очередь из «Шмайсера».
Иван лежал на земле, глядя перед собой. По тонкой ниточке сухой соломинки весело бежал маленький муравей. Человек в эту секунду завидовал ему. Над муравьишкой не висело страшное, томительное ожидание чудовищного удара в спину. И всё. И темнота. Он умрет, а муравей спокойно продолжит свой незатейливый путь.