Не было никакой Девы Марии! раздался возмущенный скрипучий голос Приписа. Вас уже сколько веков вводят в заблуждение!
Иван Соколов, вглядываясь в темноту, хотел было сказать что-то религиозному знатоку, как внезапно состав резко дернулся, загремел колесами, зашипел тормозами и спустя минуту остановился.
Ну вот, Сёма, а ты говорил, нету никакой Девы Марии! возбужденно и весело прошептал Иван. Услышала она меня, понял!? Илья, идешь со мной?
Он снова опустился вниз, протянул скобу, чтобы убедиться (состав стоит!) и оглянулся на напарника. Тот заметно побледнел, явно колеблясь с выбором.
Как знаешь, а я пошел!
Иван схватился руками за края досок, опустил свое тело вниз. В ноздри ударило запахом колесной смазки, мазута. Соколов ползком перекатился через рельс, и, пропахав коленями пару метров от вагона, приподнялся.
Темно, ночь.
Лишь впереди виднелись огоньки, видно поезд остановился перед станцией, ожидая, когда дадут свободный путь. Рядом, за насыпью, шумел спасительный лес. Вдруг из вагона вывалилась вниз чья-то тень и закопошилась там, словно не зная дороги.
Илья, ты?! громким шепотом спросил Соколов. Он видел, что человек почему-то никак не может выбраться из-под вагона, тыркаясь, словно слепой котенок. Соколов подполз к рельсам.
Да, я! раздалось в ответ. Зацепился одеждой за что-то
В этот момент Иван услышал нарастающий грохот. Он знал, что означает такой шум паровоз тронулся и от вагона к вагону передается начало движения. Соколов стремительно нырнул на рельс, схватил напарника за руку и с силой дернул на себя. Раздался треск, одновременно с движением вагона. Парень вылетел на насыпь из-под надвигающегося колеса. В темноте было отчетливо видно его побледневшее лицо.
Уходим в лес! Соколов быстро увлек Илью за собой, боясь, что охрана из последнего вагона заметит беглецов. Спустя десять минут они упали на мягкую землю под высокими корабельными соснами, чтобы унять бешено колотившиеся сердца
Номер 9009-й тяжело вздохнул, перевернулся с боку на бок на жестком матраце. В мыслях он переносился туда, в этот сладкий миг свободы, и ему казалось, что будь у него новая возможность очутиться в том сосновом лесу Польши, он сумел бы по-другому распорядиться представившимся шансом. В бараке кто-то тихо стонал, иногда слышались всхлипы, будто бы здесь спали не взрослые мужики, а маленькие дети. Иван открыл глаза, жестокая реальность сегодня почему-то не хотела никак отпускать его; лишь забытье сном приносило какое-то облегчение. И то, эти сны были совсем другие, нежели в довоенной жизни. Словно невидимая стальная дуга прочно вошла в самую середку человеческих душ и застряла там намертво, отливая холодом крадущейся рядом Смерти.
Одинокая лампочка в углу барака тускло освещала грязные разводы потолка. Они были досконально известны памяти Соколова; много раз он путешествовал по ним взглядом, словно плыл на своем внутреннем корабле по озеру Жеймяны, фантазируя, представляя, что это вовсе не полосы, а волны; и он волен умчаться на своей большой лодке прочь отсюда, подальше, к родному берегу
Они шли всю ночь по лесу, медленно, не торопясь, напряженно вглядываясь в темноту. Под ногами шелестели сухие сосновые шишки, иногда они лопались с громким хрустом; Илья нервно вздрагивал, замирал. Соколов всегда хорошо ориентировался в лесу, но теперь шел наугад, в обратном направлении от огоньков той станции, хотя и не был уверен, что они двигаются на Восток. Слишком сумбурным был их первый десятиминутный бег от зловещего состава.
До утра беглецы пару раз нарывались на польские хутора, там лаяли собаки, Иван и Илья поспешно отходили назад, потом делали наугад крюк, обходя дома, где могли квартироваться немецкие солдаты.
Светало.
Иван шел впереди, не спеша, внимательно вглядываясь в промежутки между деревьями. Пару раз они садились передохнуть, перебрасывались несколькими фразами, вслушивались в звуки ночного леса. Наконец, около семи утра где-то далеко слева послышался паровозный гудок. Вот ориентир! Железнодорожная ветка, ниточка, ведущая к дому!
Надо идти вдоль полотна, в сотне метров от него задумчиво проговорил Иван. Только не мешало бы разжиться едой.
Где мы её возьмем? горестно ответил Илья. На хутора опасно соваться, поляки плохо относятся к русским после 39-го года.