Раз он узнал о ее отъезде, — непонятно, кто мог ему это рассказать, — то нельзя было сомневаться, что он придет и попытается удержать Соню. Объяснение, которое предстояло ей теперь, было неотвратимо. Оно принадлежало к числу тех маленьких неприятностей, с которыми нужно было Соне разделаться, прежде чем отправиться в путешествие. Оно было связано с этим путешествием так же, как скучное укладывание вещей, как тягостный разговор с патроном, как уклонение от расспросов ее хозяев. Соня жила у чужих людей, которые брали с нее высокую плату за скудно обставленную комнату и более чем скромную еду и вдобавок считали себя вправе наблюдать за ее поведением.
Все эти неприятности были благополучно преодолены, и теперь нужно было еще только дать состояться этому последнему разговору со Станиславом Дембой.
Соня была к этому готова.
— Это ты? — спросила она и придала лицу выражение боязливого смущения. — Я ведь просила тебя не приходить ко мне в контору. Ты знаешь, патрон…
Тон досады в ее голосе произвел надлежащее действие.
Станислав Демба растерялся и уже в начале объяснения оказался в положении обороняющегося.
— Прости, пожалуйста, что я помешал тебе здесь, — сказал он. — Но мне нужно с тобою поговорить.
— Неужели это необходимо? — спросила она, сделав самую равнодушную гримасу, на какую была способна.
— Да.
— Если это необходимо, то садись, пожалуйста.
Демба сел.
— Ну, я слушаю, — сказала Соня.
Демба некоторое время молчал.
— Может быть, лучше было бы все же с глазу на глаз…
— Пойдем, Клер, — сказала Этелька Шпрингер. — Мы не будем мешать.
— Нет, нет, оставайтесь. Пожалуйста, оставайтесь. То, о чем господин Демба и я должны говорить друг с другом, может слышать всякий, — быстро сказала Соня.
Она радовалась возможности сделать обеих своих подруг свидетельницами поражения Дембы. Но Этелька Шпрингер не захотела остаться.
— Нет, — сказала она, — нам лучше оставить вас наедине. Пойдем, Клер!
— Enfin seuls [7] , — не удержалась от замечания Клара Постельберг, когда вслед за Этелькою Шпрингер вышла из комнаты.
Практикант остался в своем углу, возле копировального пресса. По-немецки он понимал только несколько слов — он только тремя неделями раньше приехал в Вену из своего чешского гнезда, — так что с его стороны не приходилось опасаться нескромности.
К тому же он заснул.
— Ну? — сказала Соня, когда они остались одни.
Демба встал.
— Где была ты сегодня ночью?
Какое тебе дело? — гневно набросилась на него Соня. — Впрочем, я была у своей тетки, она хворает и не хотела ночью оставаться одна.
— Где живет твоя тетка? На Лихтенштейнской улице, что ли?
Соня покраснела.
— Нет. На Мариахильф. Отчего ты упомянул Лихтенштейнскую?
— Она мне случайно пришла на ум. Впрочем, едва ли тетка твоя очень тяжело больна, иначе бы ты не собиралась в путешествие с Вайнером.
— Так вот о чем речь?
Да, именно об этом.
Прости, пожалуйста, что я забыла попросить у тебя позволения, — сказала насмешливо Соня.
— Ты не поедешь! — крикнул Демба.
Нет, поеду! Завтра в девять утра.
Я этого не желаю! — закричал в ярости Демба.
— А я желаю, — сказала Соня все так же спокойно.
— Надеюсь, ты понимаешь, что тогда между нами все будет кончено.
— А ты, надеюсь, понимаешь, что для меня все кончено между нами вот уже четверть года.
— Вот как? — сказал Демба. —Ладно! В таком случае все ясно. Только одно должен я тебе еще сказать: что ты мне поклялась никогда не любить никого, кроме меня.
Демба очень рассчитывал на это напоминание. Но Соня рассмеялась.
— В самом деле? — спросила она.
— Да, — ответил Демба. — Прошлою осенью. В тростниковой хижине. Мы после ужина пошли в парк, и тогда…
— Не обещала ли я тебе, кроме того, что никогда не буду голодна? Такое обещание мне было бы так же легко сдержать.