Обычно, ещё не успев отойти от закрываемых за мной дверей кабинета, я успевал расслышать звуки «начавшейся работы» с подозреваемым. Звуки исходили не только от самого «объекта работы», но также от его оппонентов и некоторых технических приспособлений. С некоторыми из этих приспособлений я имел возможность ознакомиться «на экскурсии по кабинету». Например, с гибким резиновым шлангом, который «под завязку» набивали песком. Разумеется, для того, чтобы он «держал форму». Уже один вид такого приспособления внушал подследственному всё, что д`олжно было ему внушить.
А, уж, когда начиналась работа! Эффект от применения такого «средства внушения» значительно превосходил тот, которого при помощи розог добился Шурик в известной кинокомедии. При этом на теле «объекта воздействия» не оставалось никаких следов: не только «noblesse oblige», но и культура производства.
К чести оперативных сотрудников, я никогда не видел их, работающими кулаками и сапогами. Также не замечены были они и в применении уже начавших входить в моду полиэтиленовых пакетов «для украшения головы». Товарищи обходились без этих «заморских штучек», и с не меньшим эффектом.
Правда, такой физический контакт нередко дополнялся угрозой другого. Это случалось тогда, когда к несговорчивому «объекта» прямо в кабинет доставляли из ИВС двух «жеребцов», которые тут же начинали пристраиваться к его заднице. Насколько мне было известно судить об этом я мог только по содержанию воплей, просачивавшихся в коридор всё заканчивалось исключительно психологическим воздействием. На любого, понимающего толк в последствиях такого контакта, уже одна только угроза его применения оказывала моментальное действие, как отрезвляющее, так и оздоровляющее. Во всяком случае, когда я возвращался с внепланового обеда, подследственный, размазывая сопли по щекам, обычно уже писал явку с повинной. Время его «нахождения в разработке» часы или сутки от момента падения на него подозрений принципиального значения не имело
Сынка в УУР и привезли для спокойной и основательной работы с ним. Частично протрезвевший в дороге, мальчик ещё в машине начал бурно возмущаться допущенным в отношении него произволом, и грозил транспортируемым его сотрудникам «актом насильственного мужеложства» в исполнении высокопоставленного папеньки. Сотрудники не поддались на провокацию и зарекомендовали себя выдержанными товарищами в общем и целом: единственное достоинство, которое они ущемили у дебошира, находилось у того между ног. Это привело «мальчонку» в чувство лучше всякого рассола, не говоря уже о словах. Оставшуюся часть пути сынок молчал, если таковым можно было считать его жалобное скуление от непрерывных контактов ног с тем, что находилось между ними в ущемлённом состоянии.
Петрович, этот хрен уже у нас! первому и первым же делом отзвонился мне из кабинета друг Палыч. Как всегда, мы ждём тебя на второй акт.
Когда мне прибыть?
Разумеется, я не стал задавать неуместного и даже оскорбительного вопроса: «А ты уверен в необходимости моего приезда?». Начальник УУР и его люди своё дело знали, не говоря уже о делах и делишкам своих клиентов. даже, если таковые за ними и не водились.
Ну, я думаю, пару часов нам с товарищем хватит. Мальчонка он хлипкий: час в камере, час у меня как говорится, «за глаза». Так, что, давай, сверим часы.
Ко времени моего «явления народу» дверь в кабинет начальника УУР была уже не заперта. Незапертыми оказались и окна кабинета. В воздухе стояло то, что ещё писатель Лесков метко определил в своём «Левше» как «потная спираль». Пот заливал и блестящие лица сотрудников. Лицо подопытного то есть, подследственного, заливали исключительно слёзы.
Ну, вы и надышали! поморщился я. Что, пришлось «переработать»?
Представь себе! шумно выдохнул подполковник, опуская закатанные рукава неформенной рубахи. Ну, совершенно некондиционный товарищ! Помнишь, как Бендер говорил Корейко: « Вы произошли не от обезьяны, как все граждане, а от коровы. Вы соображаете очень туго, как парнокопытное млекопитающее». Так и этот!
Подполковник раздражённо кивнул головой на всхлипывающего сынка.
Мы ему улику за уликой, а он нам: «Я не я, и лошадь не моя!». Пришлось стимулировать.
Я усмехнулся.
А «чапаевские носки» ты ему давал понюхать?