Всё, что вы сегодня видели и слышали импровизированный спектакль спектакль, подобного которому не было, пожалуй, нигде, хотя вся наша жизнь, как вы сами понимаете, одна сплошная игра.
Ты может и удивишься, Иван Абрамыч, но большинство из приглашённых гостей тебе давно уже знакомо, только надобно поднапрячься и вспомнить.
Позволь, позволь! удивлённо вскинув брови, произнёс Бабэльмандебский. Я что-то начинаю потихоньку соображать, понимать и догадываться. Уж не старая ли это гвардия?! Ух ты! Ну ты, Монбланушка и даёшь стране угля!
Ты совершенно прав, Абрамыч. Мне удалось собрать всю ныне здравствующую актёрскую братию нашей с тобою золотой театральной поры, как ты позволил себе заметить старую гвардию нашего городского музыкально-драматического театра: старое, уходящее поколение. Боже! Какие были времена! Мы жили театром, грезили им, молились на него, лелеяли и оберегали от всяческих посягательств на старые, добрые традиции.
«O tempora, о mores», как говорится о времена, о нравы. Ничего не стоит на месте. Всё претерпевает изменения. Всё молодое оттесняет без всякого повода и сожаления старое, казалось бы изжившее себя, на обочину жизни, и старый актёр умирает, сначала душой, а потом уж и сердцем, и, наконец телом. Всё, баста: нет человека, нет и проблемы.
Из старой гвардии нашего театра многие уже отошли в мир иной, но ещё больше всё-таки живут, отвергнутые временем, влача жалкое существование.. И вот мне пришла в голову шальная мысль собрать воедино всех ныне живущих и здравствующих актёров нашего театра и организовать встречу в виде творческого вечера. Каждый из них должен был сыграть свою, придуманную им же роль, без предварительной подготовки, без репетиций. Всё должно было быть построено на импровизации, на основе внутреннего мироощущения и жизненного опыта.
Каждый из них сыграл сегодня свою лучшую, главную роль, кто-то, может быть, и последнюю ведь самому младшему из них шестьдесят два года, а старшему восемьдесят пять, но как сыграл в этой величайшей, четырёхчасовой трагикомедии. Они выложились полностью, играя в этот раз не для публики, а для себя, для внутреннего самоутверждения, ради осознания того, что ты ещё что-то можешь в этой жизни, и можешь сделать это во сто крат лучше прежнего. Это был для них парад жизни, момент истины.
Удивительно! изрёк в задумчивости Иван Абрамыч. Просто удивительно всё это!
Что удивительно? спросил Монблан Аристархович.
Удивительна способность людская к полному перевоплощению: в Большом такого не увидишь. Однако, с трудом, но кое-кого, кажется, признал, кого-то вычислил. У меня мелькнула такая догадка, но как-то не в силах был поверить. Взять, хотя бы к примеру, эту Прыгунец-Скакалкину. Так это ни кто иной, как Марфа Пингвинова. Её сподвижницы Сколопендра и Саламандра, Степанида Продувная и настурция Балагур-Смехотворная.
Пра-альна! заключил Кочергин Бомбзловский. А Гармония Всеобъемлющая?
Это кто?
Ну та, что с Поцелуйко и Наливайко, ну ещё: «Моего здесь нет?»
А-а! Насчёт двух первых, так это, кажись, Ёлкин-Палкин и Перламутров соответственно, а вот касаемо Гармонии Иван Абрамыч задумался. Нет, что-то не припомню.
Эх ты, голова твоя садовая. Это же Фурия Булдыкина.
Точно! Бабэльмандебский шмякнул себя по лбу.
А помнишь её в роли просительницы, этакого забитого существа, в комедийной пьесе Марьин-Рощинского и Сергиев-Посадского «Якосьмь возопивши»?
Ну как же, как же! Там ещё, помнится: на предложение чиновника Пятихвостова: «А ну, покажи-ка, наконец-то, свою гордыню», она, позабыв слова суфлёр Хрянь-Моржовый в это время околачивался в буфете, нашлась, дерзко, с гордым вызовом воскликнув: «Пожалуйста!», высоко подняв подол своей юбки. Помнится, зал был в восторге. Суфлёра лишили должности и перевели в дворники, а Фурию долго ставили всем нам в пример за выдержку, находчивость, хладнокровие.
А вот ещё гости наши иностранные: Сунь Ся-ка, По Чём-пень, Ху Вон-там. Кто они?
Сейчас, сейчас, погоди. Иван Абрамыч на какое-то мгновение задумался. Первый Алямс Дармоедов, второй Кика Дубадал, и третий Микки Альпеншток. Кика с Микой, помнится, были закадычными друзьями.
Да они и сейчас таковыми являются, поспешил заверить Монблан Аристархович.
А ещё из иностранных гостей признал Фросю Огнеупорную в роли Джуди Балерини из Палермо дочери солнечной Италии. Потом Петардо Хуан Бернардович из Бразилии. Так это Пантелеймон Вертихвостов. Припоминаю его любимые изречения: «Мама родила меня как человека, папа как мужчину», или «Прошу оставить меня один на один с унитазом!».