От ударов по спине снова заболело в груди. После каждого удара боль усиливалась, но Ромка не сдавался. Он ещё сильнее прижал голову Марьина к полу. Марьин взвыл от боли, а Ромка говорит ему:
Проси прощения за вора!
Гусев! Прекрати немедленно! услышал Ромка испуганный возглас Марины Ивановны. Ромка отпустил Марьина, поднялся. В руке остался клок волос. К боли, появившейся от ударов по спине, добавилась боль в правой руке.
Коля и Васька стояли чуть поодаль со странным выражением на лицах. Это было что-то среднее между удивлением и восторгом.
Марьин тоже поднялся с пола. Вид у него был испуганный, недоумевающий. Аккуратно причёсанные до этого волосы, были растрёпаны и торчали во все стороны. По выражению лица Марьина было видно, что он не может понять, как Ромка с ним справился.
Снова видение летучая повозка. Голос девочки:
Рома, восстанови энергию.
Пауза. Потом снова:
Восстанови энергию! Ну восстанови же энергию! Ведь сразу всё пройдёт!
Снова пауза, а потом:
Ну как хочешь, и повозка исчезла.
Марьин стоял теперь чуть позади от Марины Ивановны, а та продолжала кричать:
Как это понимать, Гусев?! Что ты вытворяешь?! Правильно говорил милиционер, что в колонии тебе место!
Марина Ивановна, Марьин сам первый полез, пытался заступиться за Ромку Коля.
Ага, первый, подтвердил Васька. Мы видели.
Марьин погрозил Коле и Ваське кулаком.
Не знаю, кто первый, кто второй, но я видела, что вытворял Гусев! ответила воспитательница. А ещё от физкультуры освободили! Симулянт! Сейчас соберём педсовет, и будем решать, что с ним делать!
Делайте, что хотите, тихо сказал Ромка. Можете хоть застрелить.
Что-что?! Ты ещё и дерзить вздумал?!
Ничего я не вздумывал. Просто мне уже всё равно.
***
На сбор педсовета не ушло много времени. Через полчаса все воспитанники были в так называемом актовом зале. Вход туда был из вестибюля, через дверь в левой стороне.
Актовый зал и правда оказался залом. Не то что обеденный. Как в кино или в театре. Там была и сцена, и белый экран на задней стене за сценой, и «киношные» кресла. Кресла были составлены вплотную около дальней стены, но их быстро расставили рядами и усадили на них «зрителей» воспитанников. Напротив рядов кресел, почти около сцены, поставили длиннющий стол, за которым уселся весь «педагогический коллектив» во главе с Вячеславом Дементьевичем.
Ромка тоже хотел сесть вместе с ребятами, но ему не позволили. Заставили стоять напротив стола. Стоять было трудно из-за ещё не прошедшей боли. Ромка сказал об этом, но Вячеслав Дементьевич всё равно не разрешил сесть.
Ничего, постоишь, не барин, сказал он. Провинившемуся положено стоять. И нечего врать, что что-то болит, потому что Марина Ивановна видела, что ты вытворял. Если бы болело, не справился бы с Серёжей.
Потом Марине Ивановне.
Ну, рассказывайте, Марина Ивановна. Что наделал этот негодник?
Марина Ивановна принялась живописать о том, как вор и бандит Гусев чуть не убил высокочтимого «Серёженьку Марьина». Так и сказала:
Только что я стала свидетелем безобразной драки, которую устроил Гусев. Гусев чуть не покалечил Серёженьку Марьина. Он, наверное, мог бы его даже убить, если бы я не оказалась там вовремя.
Ничего я не устраивал! крикнул Ромка. Он сам первый полез! Птицын и Васькин это видели!
Гусев, тебе ещё дадут слово! прервал его директор. Продолжайте, Марина Ивановна.
А что продолжать? сказала воспитательница. Пусть Гусев сам объяснит, почему он напал на Серёжу.
Хорошо, согласился директор. Ну? Что скажешь, Гусев? Почему ты избил старшего товарища?
Товарища?! возмутился Ромка. Фашисты мне не товарищи!
За столом поднялся возмущённый гул. Директор Ромке:
Гусев! Ты совсем распоясался! Ты знаешь, что у Серёжи и мать, и отец геройски погибли на фронте?! Они сражались с фашистами ради всех вас! Они отдали свои жизни, чтобы вы остались живы!
Это его родители сражались! А такие гады, как этот, были предателями и полицаями! ответил Ромка.
Шум за столом усилился, стали отчётливо слышны возмущённые реплики.
Выбирай слова, Гусев! прикрикнула на Ромку Марина Ивановна.
Вот-вот, именно! поддержал её Вячеслав Дементьевич. Надо выбирать слова.
Я и выбираю, сказал Ромка. Фашиста называю фашистом, гада гадом.