жемчужина ненастья
жемчужина, завернутая в носовой платок,
лето на водохранилище. само слово «водохранилище»
обещает некую грозную тайну
лох-несское чудовище как минимум.
погода перламутровая, прелая и мутная,
безнадежно испорчена бряками будущего дождя;
лимфоузлы туч увеличены кратно.
мы лежим в палатке ты охотишься за комарами,
чудом просочившимся внутрь,
а дочь играет моей щетиной, трет ладонью о наждак
и смеется, и детский смех звучит вразрез настроению
так компания белых капустниц
беспечно порхает в библиотечном зале.
на ветках и траве, канистрах и веревках
тускло сверкает дождливость.
природа опять на сносях, а отец проходимец.
«он смотрит из окна на дерево, а она»
он смотрит из окна на дерево, а она
подходит к нему со спины
и по-детски обнимает за талию, словно дочь отца
(за миг до приближения он почувствовал аромат
ее веснушек, аромат чуть увядших ромашек в кувшине).
он уже не помнит, что такое быть самим собой,
он смотрит на дерево перед домом,
он не знает, что сейчас соединяет их сердца,
что поддерживает их на плаву в мегаполисе
среди красочных бегемотов.
случайное чудо любви? музыкальный этюд
двух судеб, столкнувшихся лбами?
царапины совершенства на запястьях?
она же свято верит в обручальное кольцо,
в компактное счастье (радость обезьянки
в сожительстве с уютным, добрым, сильным фотографом).
когда они устают говорить,
то вынимают слова, будто поплавки из пустоты
или крошечные вставные челюсти театральных кукол,
и кладут их в кружки с холодным чаем.
смотрят телевизор, цокают и шипят на рекламу,
покрываются пестрым ворсом кошмара.
жизнь будто мороженое, которое тает в руке ребенка,
заваленного пылью и кирпичами
после землетрясения. но он всё еще жив.
мир мраморный дворец,
объятый камнеядным пламенем времени.
а он пытается спасти,
вынести из огня то, что ему дорого,
то, что он считает самым ценным
младенца в люльке, кашляющую женщину,
белую, как мрамор, веснушчатую венеру,
чемодан со стихами, шкатулку с документами.
он рискует, он может выгореть изнутри,
может ошибиться сделать выбор,
о котором будет жалеть всю жизнь или сомневаться.
спасет истину вместо друга. дочку вместо жены
господи, почему же он так верит
в теплые летние дожди, в бессмертие
тихое, призрачное, шелестящее легкими каплями,
что льется однажды над миром
однажды и безвозвратно?..
«весенняя капель»
весенняя капель
льет быстрый яд
в уши обезьянок чернозема.
голые, как черные осьминоги, деревья
трясут ветвями.
узнаю тебя, мир: первый взгляд в окно,
не в интернет, ты похудел, завшивленный рыцарь,
вернулся из крестового похода зимы,
из бумажных пустынь черновиков,
сбросил доспехи жира,
не взял заветный Иерусалим лишь
несколько банок с соленьями, да мумию снеговика
тащишь подмышкой холодного асфальта,
но ты готов к перерождению.
ты готов принять меня.
***
помнишь апрель прозрачный:
оттаявший невидимка из ледника,
мы уже научились курить и целоваться,
скучаем на скамейке под тополиными лапами,
а над нами бетонная черепаха встала на дыбы,
и солнце жалит, и мы, точно жуки,
барахтаемся на бескрайней трескучей фольге.
***
ветер нараспашку пахнет
мокрыми объявлениями о пропажах собак
и сигаретным дымом, девушка в одних чулках
курит в окно, выдыхает туман, чуть развратная
эйфелевая девица цвет ее глаз не разглядеть:
окатанные морские камушки сколько
им тысяч лет, интересно?
я выброшен на берег чужой спальни;
камин, размером с дога, и пламя ласково пожирает
полено, медленно смакует древесную плоть
так глодает пес говяжью кость зверь огня,
зверь времени,
зверь женщины.
«так в юности высовываешь голову»
так в юности высовываешь голову
из окна дребезжащего трамвая.
и теплый ветер бьет по коренным зубам,
будто невропатолог молоточком по коленям.
заливает в твою глотку расплавленный хрусталь,
а ты, счастливый фальшивомонетчик, ухмыляешься,
задыхаешься, щуришься,
и о твою голову с глухим звоном
разбиваются воздушные замки
разлетаются на пузырчатые осколки кислорода, а тебе
так хочется жить до сказочной жути,
до нежного озноба.
от неземной тихой радости
бурлит оптимизм золотое озеро с пираньями,
в которое забрела глупая раненая корова.
и ты летишь в карете, обвязанной пачками динамита,
сардельками смерти, и за тобой
бархатно, штриховано тает бикфордов шнур,
ты знаешь огонек тебя не догонит,
а когда всё же догонит ты встретишь тихий
шипящий сквозняк лицом к лицу:
револьверное дуло, приставленное к дверному глазку,
чтобы запечатлеть последние картинки
в чудном, разлетающемся мозгу
на живые, хнычущие осколки.