– А Маврикий Христофорович говорил про мормонов.
– Они и есть бывшие мормоны. Но поругались со своими и переселились с Соленого Озера сюда. Celestial Brothers, «Небесные братья» – так они себя называют. Ну, или попросту селестианцы. Они в самом деле братья: апостол Мороний, старший, и шестеро младших. У каждого жены, дети.
– Разве мормоны не отказались от многоженства?
– Мормоны-то отказались, а Мороний и его братья – нет. Потому и уехали оттуда в самую глушь, где, прости Господи, ни закона, ни порядка. Ох, и настрадались мы с ними, Эраст Петрович! Пока не догадались нашу половину долины изгородью отмежевать. Мол, живите у себя, как хотите, а нашу прайвасине трогайте. Это они, американцы, понимают… Только притерлись к колпакам этим (у селестианцев шляпы такие, навроде колпаков, так мы их промеж собой «колпаками» обзываем), тут новая беда, да в тыщу раз хуже прежней. Три недели назад началось.
Председатель по-бабьи подпер щеку, повздыхал и лишь после этого продолжил свою скорбную повесть.
– Под конец лета, как трава внизу загрубеет, мы овечек на горных террасах пасем. Тамошняя земля тоже наша, законная. Так и в агриментезаписано. Хорошее место, от обрыва оградой защищено. Вдруг ночью – трах-бах! – пальба. Да такая, будто война началась. Мы перепугались, по домам заперлись. Прибегает пастушок, Харитоша. Трясется весь. Говорит, налетели из темноты конные, на лицах черные платки, и давай стрелять – насилу он ноги унес… Утром, набравшись храбрости, поднимаемся – все овцы перебитые лежат. Только трех ягнят недосчитались – разбойники с собой забрали. А остальных, значит, ни для чего, из одного озорства порешили. Сто двадцать голов! – Кузьма Кузьмич чуть не всхлипнул. – И знак оставили: череп на палке. Мол, сюда больше не суйтесь, не то убьем… Дальше – хуже. Мало им горной террасы, позарились на поле, где у нас овес. Теперь уж среди бела дня, человек пять нагрянули, при оружии, рожи черными платками закрыты. Подожгли овес, уже совсем созревший. Скирды спалили. Ригу, которая поблизости стояла, тоже. И опять палку с черепом воткнули. Овес – ладно. Но дальше уже ручей, а это вода, скот поить. Женщины боятся белье стирать. А главное, теперь что? Если ганфайтерыэти еще дальше границу передвинут, нам совсем пропадай.
– К-кто? – спросил Фандорин про незнакомое слово.
– Ганфайтеры.Самые скверные людишки из всех американцев. Душегубы, по-нашему. Чуть что, палят во все стороны из ружей и пистолетов… Мы уж и маршалу, исправнику здешнему, жаловались, и в губернию писали. Всё пустое. Один лишь Маврикий Христофорович обнадежил. Пришлю, сказал, хорошего русского человека. Он разберется.
Луков посмотрел; на Эраста Петровича с надеждой, искательно сказал:
– Желательно бы, конечно, чтоб вы без вайоленсаи крови как-нибудь управились. Но если по-мирному не получится, мы вас не осудим.
– С-спасибо, – скучающе кивнул Фандорин. Дело по-прежнему казалось ему не стоящим выеденного яйца.
Вдруг Кузьма Кузьмич забеспокоился:
– Постойте, да вы же один. А разбойников этих много. Вам с ними не справиться!
– Я не один, – успокоил его Эраст Петрович.
Двери салуна качнулись, впустив человека в надвинутой на глаза шляпе, при двух револьверах и с потухшей сигарой во рту. Кажется, это был тот самый, что давеча сидел на крыльце «Генерального магазина».
Обернувшись на вошедшего, один из игроков (не сюртучник, а клетчатый), дружелюбно пробасил:
– Привет, Мел. Ты где пропадал? Уезжал, что ли?
Спросил и спросил, ничего особенного. Но тот, кого назвали Мелом, проскрипел, не вынимая изо рта окурка:
– Задаешь много вопросов, Радди. Любопытство вредно для жизни.
Радди залился краской, рванулся со стула и сделал странное движение правой рукой – будто хотел почесать себе бедро, но обидчик взглянул на него, и игрок, шмыгнув носом, сел обратно.