От слов аббатисы у него голова пошла кругом. Интересно, говорила бы она так же свободно, если бы не страдала от последствий потрясения.
– Кого она любила? – Элевайз откинулась на спинку кресла. – А любила ли она вообще? Я не уверена в этом. Я задала тот же вопрос этому несчастному юноше, и он сказал, что в ответ на его многочисленные признания она один раз – всего один! – сказала, будто думает, что любит его.
Более чем глупо – так упорно добиваться любви, промелькнуло в голове у Жосса. Но вслух он этого не сказал.
– Ее смерть была несчастным случаем. Это просто и понятно, – решительно произнес он после недолгого молчания. – Не думаю, что Оливара нужно подвергать аресту и что он должен предстать перед судом, поскольку вижу, что вопроса о его ответственности за эту смерть просто не возникает. Кроме того, учитывая пятна крови под основанием, мы сможем доказать, что там произошло на самом деле. Вы согласны, аббатиса?
– Да, Жосс. Конечно, да.
Он рассеянно отметил, что аббатиса впервые назвала его просто по имени.
– Полагаю, нам нужно будет представить отчеты об этих двух смертях церковным и светским властям, – продолжала она, – но, как и вы, я чувствую, что Оливар невиновен. Он не виноват в смерти Гунноры. – Нахмурившись, аббатиса на секунду умолкла. – Но можем ли мы надеяться, что когда-нибудь убедим его в этом?
– Мы должны! – воскликнул Жосс в ужасе. – Жизнь бедняги не будет достойной продолжения, если мы не сделаем этого!
Спокойные серые глаза смотрели на него с грустным сожалением.
– Вы думаете, он когда-нибудь найдет ее достойной продолжения – без Гунноры?
– Конечно! Он молод, а она не заслуживает того, чтобы по ней горевать! Она…
– Каждый заслуживает того, чтобы его оплакивали, – тихо сказала аббатиса. – Да, я знаю, что вы думаете о ней, хотя вы даже ни разу не видели ее. – В словах Элевайз не было порицания. – Я чувствую то же самое. Она была холодной и расчетливой, она использовала людей и не была достойна ни любви, ни преданности Оливара. Но он думает иначе. Он ждал Гуннору несколько лет, и его любовь стала еще сильнее, несмотря на отсутствие какого-либо поощрения с ее стороны. Подумайте, он даже не видел ее до той самой ночи – год, а то и больше! – пока она была с нами.
– Я не могу этого понять, – признался Жосс. Он посмотрел на аббатису. – А вы?
– Я тоже… – Она подперла голову здоровой рукой и стала растирать пальцами висок. -…Не совсем. Но это не имеет значения.
– Голова болит? – с сочувствием спросил Жосс.
– Немного.
Жосс встал, обошел вокруг стола.
– Почему бы вам не лечь? – предложил он. – Вы потеряли много крови, вы раскрыли убийство, которого не было, вы страдаете от боли в пораненном пальце и в голове. Не думаете ли вы, моя дорогая аббатиса Элевайз, что сейчас самое время признать: вы – всего лишь человек и нуждаетесь в хорошем, продолжительном сне.
Она подняла голову, и Жосс подумал, что аббатиса собирается отчитать его за дерзость. Но, к его изумлению, она рассмеялась.
– Не понимаю, что здесь смешного, – сказал он немного обиженно. – Я только старался помочь.
– О Жосс, я знаю! – К Элевайз вернулась серьезность. – Не думаю, что вы и эта старая курица Евфимия оставите мне хоть малейший шанс остаться сегодня на посту. Поэтому сдаюсь. Должна признать, что мысль спокойно прилечь где-нибудь, в приятной прохладе и с холодной повязкой на лбу, смоченной настоем лаванды из запасов сестры Евфимии, все более и более притягательна… – Она встала, но слишком быстро, и… начала падать. Жосс подхватил ее.
– Я же говорил вам, – сказал он прямо в ухо, скрытое вимплом и покрывалом.