Он с самого начала приводил меня в недоумение. А вас?
– И меня тоже.
– Я хочу сказать, если кто-то наносит такой удар, пусть даже сообщник удерживает жертву он вряд ли сможет сделать столь совершенный разрез.
– Наверняка не сможет, – сказал Жосс. – Рана возникла в результате падения на круглый край основания. Ведь достаточно острый, правда?
– О да, – сказала аббатиса с чувством. – Я легонько провела по нему пальцем и почти отсекла подушечку. Мы обязаны проследить за этим. Я должна пойти и сказать брату Савлу, чтобы Святыню закрыли до тех пор, пока мы все не исправим, а ему следует немедленно отправиться к кузнецу.
Аббатиса привстала, словно собралась сию же минуту бежать в долину.
– Я сам прослежу за этим, – поспешно пообещал Жосс. – Даю слово, аббатиса.
Кажется, она продолжала сомневаться.
– Мое слово, – повторил он.
Элевайз наклонила голову в знак согласия и поглубже уселась в своем кресле.
– Понимаете, эта кромка основания острее любого лезвия, – сказала она. – По каким-то причинам мастер обрезал серебряное покрытие так, чтобы оно выступало за край деревянной платформы. Всего лишь чуть-чуть. Но этого оказалось достаточно, чтобы рассечь плоть и сухожилия.
– При падении Гунноры само движение набрало значительную силу, – добавил Жосс. – Ступеньки достаточно высокие, а она упала с самого верха. Прямо на этот опасно острый круг металла. – Он вздрогнул.
Наверное, Элевайз заметила это.
– Невыносимо думать о такой кончине, вы согласны? И только представьте этого несчастного Оливара, пытающегося отмыть кровь. Обвиняющего себя в смерти женщины, которую он так преданно любил.
– Единственное логическое объяснение его чувства вины – в том, что именно он просил Гуннору о свидании в Святыне, – сказал Жосс.
– Не думаю, что было именно так. Когда мы разговаривали с ним в Святыне, Оливар сказал, что их тайное свидание проходило не так, как он хотел. «Я не хотел, чтобы встреча была такой секретной», – вот что он сказал. У меня сложилось впечатление, что они условились о ней еще до того, как Гуннора пришла в Хокенли, – договорились, что в один прекрасный день они встретятся и Гуннора покинет обитель. Только, думается мне, Оливар представлял себе, как он приедет за ней к главным воротам и церемонно возьмет ее руку в свою. Я почти уверена, что встреча у Святыни – ее предложение.
– Почему же она изменила решение? – спросил Жосс, хотя на самом деле особенно и не ждал ответа. – Оливар – красивый мужчина, состоятельный, что, вероятно, еще более важно, и Гуннора нисколько не сомневалась в его любви.
Элевайз посмотрела на него, иронически изогнув бровь.
– Разве вы не помните, что я сказана вам во время нашей самой первой встречи?
Сказанное ею тогда, по большей части, было просто честными ответами на вопросы, и ответов этих было довольно много. И тут Жосс, кажется, понял, что аббатиса имеет в виду.
– Вы сказали, что Гуннору, по-видимому, не слишком беспокоит обет целомудрия.
– Именно. – Элевайз подалась вперед, словно горячо ожидая его понимания. – Я замечала это и раньше в юных женщинах – и не только в юных, – которые приходят в монастырь. В миру они не ставят под сомнение устои мира; они знают, в чем заключается долг женщины как жены. И не важно, нравится им это или нет. Но здесь, когда они надевают покрывало послушницы, все неожиданно меняется. Некоторые женщины, в тот самый день, когда они присоединяются к нам, осознают, что отныне всегда будут спать в одиночестве, и, уверяю вас, для них это становится огромным облегчением. Гуннора, я подозреваю, испытала именно такое чувство. Она не хотела быть чьей-либо женой. Ни женой Брайса, которого она никогда не любила, ни, как она обнаружила, женой Оливара.
– Кого же она любила? – спросил Жосс.