*
О детстве помнить было нечего. Она была больна. Помнила бы боль, но и это невозможно. Не от того, что все страхи быстро уходят из сознания, а от того, что прошло уже достаточно времени, чтобы она привыкла к уколам, обследованиям, горьким лекарствам и даже острой боли по всему телу. Рецепторы свыклись, перестали подавать организму знаки об опасности, которые врач причиняет тому или иному участку тела.
Улучшения шли не от пресытившихся медикаментов, которые стали нормой для организма, а от внутреннего желания бороться и веры в то, что бороться можно. Веры, которую занесла в душу обида. Если инвалид, если не может лучше, разве обречена? Хотела доказать обратное, добиться всего сама и пройти с достоинством испытания здоровых людей, ни на что не жалуясь, с самой лучшей закалкой. И проходила.
Может, это юношеский максимализм. Может, вырвалось на свободу детское «я сам» и теперь реализовывалось в полной мере, ведь даже девчушкой сама сделать ничего не могла.
Вот как она отставала. И она, и все больные дети на свете. Не умственно, в получении удовольствия от жизни. Слишком много запрещенного по состоянию здоровья, слишком много лишений из-за отсутствия друзей, из-за никчемности тела.