Хотя, если по совести, Петюня был троянским конем в их коллективе. Он регулярно тырил пустую посуду, стрелял курево, наливал себе граммулек на десять, но побольше. Оттого к разливу его подпускали редко, обыкновенно по лени и невнимательности. Но главное, что, несмотря на худобу, Петюня жрал за троих. Если и думал о товарищах, то как бы ловчее их обмишурить. Не успеешь сделать пару непременных затяжек после второй рюмашевской, а Петюня уже смел полсковороды жареной картохи, залитой яйцами, и примерился к банке аппетитных голубцов. И, что характерно, у Петюни не было вкуса. Коля, к примеру, уважал свиные котлетки с прожилками, Валера тащился от макарон с мелко тертым сыром, Петюня же поглощал любую закуску. Без разницы. Водку мог заесть и соленым огурцом, а мог и халвой, или творогом в сметане. И еще. Петюня, как Винни Пух, нюхом чуял выпивку и тут же садился «на хвоста», но едва спиртное кончалось, вмиг исчезал. Порой самым непостижимым образом. Глядь, зашел в облако сигаретного дыма, и сгинул, улетучился неведомо куда, но, будьте уверены, если компания соберет еще на пузырь, то, как только гонец принесет беленькую, Петюня восстанет из пепла, выплывет из того же дыма, будто и не пропадал вовсе, а так, со всеми ошивался и вроде бы скидывался.
Не было смысла просить у него взаймы, даже пустяковые деньги. Ответ известен заранее: «Ты чё, пидар, опупел, я такое бабло тока по телеку зырил!»
Терпели шакала исключительно за малый вес и ловкость, бесценные качества на охоте, ведь зимой отлавливали по тонкому льду диких уток. Вот здесь примой и выступал рисковый Петюня. Валера с Коляном страховали обвязанного веревкой смельчака. Худосочный Петюня распластается у дышащей белым паром полыни, подманит водоплавающую стаю недоеденными остатками вчерашнего батона, усыпит бдительность и вдруг раз, шея ближайшего горлопана и пышного лиловогрудого франта ухвачена цепкими пальцами охотника, обмякшая дичь трепещет крыльями и дергается, словно только что повешенный партизанами полицай. Пытается крикнуть «Гитлер капут!», да петля не дает.
Зырь-ка, отхрял пидараса! радовался добыче Петюня, а Валера почему-то всегда в этот момент вспоминал единственное лето из детства, которое он провел в деревне у родни со стороны матери.
Деревня находилась в центре распаханных полей, у леса и нескольких тинистых озер, называлась она непонятно «Щучье», и добирались до нее по пыльной колдобистой дороге со станции Венев на пахнущей травой жесткой телеге, запряженной неспешной облезлой лошаденкой. Деревянные колеса скрипели и нехотя переваливались с ухаба на ухаб. Матушка сидела с возницей и болтала о чем-то пустяковом, Валера устроился сзади, свесил ноги и взирал на просторы. Когда приехали к подворью, лошадь посторонилась, пропустив в ворота важное утиное семейство с выводком. Валера загляделся на утят, таких трогательных в своем зыбком неравновесии, что немного испугался, когда чьи-то крепкие руки подняли его с телеги, подбросили высоко-высоко, подхватили и бережно поставили на крыльцо.