Уху-Уху ест мошек, скрипнул вождь-Жаба. Мошки врагов едят. Мýсу что, слабей мошек? Нет, мы сильней.
Запомните, что взойдёт солнце раз, взойдёт солнце два придут к вам инкапаруна, вёл суарá. Придя к вам, будут учить вас, как жить не плохо.
Ох! прокричала милая Жапорé из чащи. Здесь суарá со мной! Есть последний сучок. Смотрите! Мне можно замуж!
Все убедились. Старый вождь мýсу, вздев руки, крикнул:
Свадьба-женитьба! После мы, муравьеды, род Уху-Уху, выйдем на битву с инкапаруна.
Много их, как воды! долдонили суарá, ворочая разноцветными щепками по углам верхних губ. Их много, не сосчитаешь.
Мýсу, хихикая, скрылись в хижинах. Суарá пошли дальше в мокрые джунгли. Сквозь тростниковые стены их провожал злорадный мстительный взгляд; вождь-«Жаба» скрипел: «Убьём их всех суарá, сказал! Нужно свежее мясо к свадьбе-женитьбе!»
Вооружившись, род Уху-Уху, выпрыгнув в заросли, заскользил там под ливнем с луками, с копьями и с большими дубинками Раздались звуки битвы, вопли и стоны Мýсу вернулись с громкой победой: пленных несли на палках; маленьких стадом гнали сторонкой. Вечером было пиршество. Жапорé спутал милую и себя лианами, утверждая супружество. Пару жаренных пленных съели. Кто-то призвал съесть «инкапаруна».
Сказано сделано. Рейд по джунглям в дожде был дерзостным. Возвратившись к кострам близ хижин, мýсу в личинах птиц и животных сели под пальмой, к коей примкнули нескольких пленных в странных нарядах. Вождь стал срезать с них мясо. Пленные корчились и стонали, и лишь один молчал, коренастый со шрамом. Вождь всё срезал с них мясо. Женщины, тычась в раны на жертвах, мазались кровью. Младший из пленных начал вопить, обмякнув. Мýсу, убив его, оттащили в болото. «Если при казни некто выказывал боль гримасами на лице и трепетом, также стонами, то они разбивали ему все рёбра, внутренности топтали». Пленный со шрамом выдержал муки; он даже пнул жену Жапорé, сосавшую его кровь. Сожрав храбреца с почтением, племя спело:
Ох-илльи!
Бог Уху-Уху, муж Маморé-реки,
слушай, слушай:
были к нам суарá
их съели!
инкапаруна пришли
их съели!
Мы всех на свете съели с кишками!
Нет нас храбрее!
Илльи! ох-илльи!
Зубы убитых как амулеты тут же украсили шеи воинов, а берцовые кости стали дубинками. В платье пленника, в безрукавной рубахе из то-ли-кожи-то-ли-не-кожи, старый вождь прыгал через костёр, куражась; но подражатель сгорел упав, чем и вызвал веселие. Накурившись сон-трав, заснули. Дождь брызгал в крышу лиственных хижин Племя пришло в себя в луже, в путах. Инкапаруна, сплошь в безрукавках из странной кожи-то-ли-не-кожи, рослые, злые и с топорами, брали мужчин из племени, чтобы каждому отсекать верх черепа. Из верхов получались чаши, и эти чаши клали в корзины. Злыдни ругались и торопились; после ушли с женой Жапорé, красавицей, будто их вовсе не было. Мýсу зажили прежней жизнью, съев соплеменников, умерщвлённых врагами.
Восемь лун-месяцев шли плоты вверх по Амару-мáйу2, мутной реке, и дикая спала с дюжим, сильно хворавшим инкапаруна в маленькой рубке из веток пальмы. Он был вождь воинов, что пришли и казнили, помнила мýсуска, Жапорé, её мужа, и соплеменников.
К ним на плот заявились вдруг златоухий вождь очень лисьего вида и вождь понурый. Инкапаруна трясся в горячке, но быстро вылез из-под накидки и поклонился им.
Инка-милостью Йáкак!
Вáрак, ты храбрый пятидесяцкий! вкрадчиво начал лисоподобный. Ты бился смело. Мы одолели дальние страны, где всходит Солнце. Чунчу и мýсу и остальные рады жить новой правильной жизнью и подчинились нам. Покорив Восток, возвращаемся, взяв вождей его, чтоб узрели Великого, Сына Солнца и Светоча, повелителя инков и полубога. Вáрак, скажи мне, так ли ты мыслишь?
Тот свесил голову. Вождь с понурым лицом вздохнул. (Жена Жапорé притихла).
Пятидесяцкий? лисил пришедший. Нет, храбрый Вáрак. Ты новый сотник! Помни: герой, как ты, может стать пятисотником. Выздоравливай и начальствуй. Воины ленятся, пьют, болтают. Действуй же!
Река Амару-майу в стране Мусу-Мусу
Златоухий вождь кончил и по мосткам пошёл на большой плот, флагманский. Вáрак, падая в шкуры, буркнул: