Упитанны щёки мальчиков, синью обведены их очи. Кожа нагрудников шита золотом с женским ликом по центру. На поясницах по ягуаровой яркой шкуре; выше шнуры из золота обжимают полную рыхловатую плоть. Затянуты в дрель (газ) ляжки. Пущенная меж бёдер и через пояс лента, вся в бахроме, спускается до напяточников из золота. Пара скипетров на коленях у мальчиков вроде карликов из электрума, изрыгающих изо ртов пук нитей.
Близ пары мальчиков в воздымаемом ложе стыли мужи с верёвками выше пояса да со шкурами пум на спинах; головы конусом и со скошенным лбом, носатые. Были также и женщины благородных кровей, грудастые, тучные и весьма косоглазые, с пуком чёрных волос на темени, в узких юбках, с браслетами. Были воины в фартуках с броневыми пластинами и с огромными пиками.
Волны бились о берег; люди зевали.
Тýмпальа Первый, рек правый мальчик, я хочу во дворец идти. Ибо я там вкушать хочу, видеть танцы, пить вина.
Тýмпальа Первый, зло сплюнул левый. Здесь хочу быть. Понятно?
Оба насупились.
От мужей отделилась личность, телом сухая и хитроликая, староватая возрастом; сев на пятки, сделала из рук створки вроде двух раковин и сказала. Смерд твой, я квакну?
Мальчики ждали.
Чадо бурливой, в волны одетой Матери-Моря! запричитала личность, помедлив. Срок, чутко вняв речам, слитодвойственной мыслью разом извергнуть суть, как её достаёт из недр супротивников рыба-меч! Семь лун минуло с красок дня, в кой великий батаб твой, ревностный Кóхиль выехал в Куско. Царь Синекровый! Внемли, что пишет! Личность явила с жестом дощечку. «В день три Жары, в год Кими двойственной эры, был в Чачапуйе. Тамошний глупый батаб болтал. Я понял: два халач-виника в Четырёх Сторонах тех инков только не слиты, как ты, в Едином. Инки настырно рвутся на север; в Киту, наверно, целят копьё. Извечный царь! О, Четыре-Ноги-и-Четыре-Руки! Двойной Кумир! Халач-виник! Шли послов в Киту врать-подстрекать к войне с теми инками, ибо инки до нас дойдут!»
Всё! велел левый мальчик. Хватит. Домой!
Носильщики шли мощёной дорогой, свита шла сзади царского ложа в виде носилок. В роще налево были лачуги с травными крышами. Чернь валилась в пыль толпами с истеричным воплением:
Хун-Ахпý и Шбаланке!
Левый злой мальчик ткнул своим скипетром на кого-то из падших, и офицер заколол троих.
За сплошной белоснежной стеной на площади тут и там были стелы возле домов на плитах (то есть платформах), одноэтажных и плосковерхих; к ним вели лестницы, частью узкие, частью очень широкие, без перил и с перилами. Главный, царский дворец, огромный и белоснежный, с многими входами, выделялся помпезной, вычурной лепкой.
Дворец халач-виника Тумпальи на о. Пуна
Вставши из ложа, двинулось к лестнице, обнимаясь к удобству, парное нечто, общее тазом, то есть сиамские близнецы, те мальчики. Это был Синекровый царь, халач-ви́ник Тýмпальа Первый, Тýмпальа Вечный, проковылявший в сумрачный зал. На тумбах горели лампы. Газовой ширмой крылся помост с лежавшим там ягуаром красного дерева в золотых инкрустациях. Фавориты-наложники набежали немедля с винными чашами. Ведь, «помимо чванливости и безмерной гордыни», царь этих тумписцев «отличался дурными, гнусными нравами: он имел содомитов»21. Влезши на тронного ягуара, Тýмпальа (левый, злобный) велел:
Хач, смерд, наш великий батаб, скажи дела!
Сев на пятки, личность, вещавшая до того близ моря, стала вопить и изредка трогать ширму, что отделяла царя от зала:
Тот, Кто с Циновкой! Тот, Кто Шбаланке и Хун-Ахпý! Божественный! Отягчаю я слух твой! Слов нет изречь, сколь мерзостен преклоняющий высь к низинному, дух к материи! Послан нам, Хач, вскочив, тронул пол десятью сразу пальцами, ты наполнил довольством Тумпис Великий, сердце вселенной, место богов! Сель золота, серебра, какао, шкур и маиса бурно течёт к нам в славное царство! Лавы сосудов, раковин, соли, ярких одежд из Тумписа, кой Великий, ибо он правится-возглавляется Вечным, льются на Манту, Сáньа, Каньари, Кóльке, Пучи́йу, также на Ки́ту и Боготý, о, царь, в область чибчей-муисков!.. Но боги! вздумали Матерь-Море скиснуть, Месяц погаснуть?!.. Хач пролил слёзы. Горе нам!! Раб Великого Тумписа Чи́му сгинула! С южных далей от инков движется войско! Как не радеть в тоске, Сын Глубинно-Пучинистой? И решили мы, прочитавши в очах твоих, слать послов наших в Манту, в Ки́ту и к чибчам, брать в жёны птичек, маленьких рыбок, юных красоток. Женим тебя, царь, бог Синекровый! Тести дадут нам рати в подмогу, и воеводы, вздевши носилки, где ты воссядешь, пылом очей твоих инков сгубят! Вот что смиренно мыслят батабы по получении писем Кóхиля, соглядатая у премерзостных инков.