Сын, конечно, останется со мной. Где еще ему расти, как не в отцовском доме?
Говоря все это, Агнесс смотрела прямо перед собой, словно думала о другом. Потом поблагодарила деверей за заботу и опустилась на колени у изголовья мертвого мужа:
Оставьте меня сейчас, братья мои, и вы, матушка это будет долгая ночь.
Молодая вдова сказала это с такой силой горя, что никто не посмел ни перечить, ни даже просто ответить ей. Старая графиня немного помедлила, обернувшись у дверей зала: Агнесс гладила мертвого Адама по лицу и тихо говорила о чем-то.
Агнесс не помнила, как снова очутилась в спальне в той самой, где простилась с мужем, где был зачат Патрик, где ей теперь предстоит засыпать навсегда в одиночестве. Она потеряла сознание самым целительным образом там, внизу, возле тела Адама, и кинсмены отнесли наверх свою измученную хозяйку, передали на руки старой графине Босуэлл. Леди Маргарет неторопливо смешивала и разводила вином одной ей известные травы, в неверном свечном свете тени бежали вокруг и дрожали на потолке и шпалерах стен.
Выпей вот это
Что это, леди Маргарет?
Как удачно, что красотка Агнесс пренебрегала искусством травницы.
Мелисса, мята тебе нужно выспаться, детка. Ты нужна малышу, и нужна здоровой.
Уложив невестку в постель, Маргарет Хепберн отправилась в часовню помолиться о душе покойного сына, и попросить у него прощения за то, что уже сделала, и благословения на то, что еще собиралась сделать.
Йан МакГиллан неторопливо поднимался наверх, в господские покои. Ему было невдомек, зачем он вдруг понадобился старой графине, однако приказ есть приказ. Йану недавно сравнялось двадцать пять, невысокий, состоящий словно из одних мышц, с руками длинными, жилистыми и жесткими, с покатыми плечами, в которых таилась недюжинная силища, он остался охранять замок, оттого чаша Флоддена его миновала. А не то бы лежать ему там, на поле, подле господина, но никто б не поволок домой его тело, чтоб бедняжка Мэри оплакала, как подобает Йан нахмурился и отворил дверь, вошел, поклонился.
Леди Маргарет Хепберн, урожденная Гордон, повернулась к нему от жаровни прямая и спокойная, с сухим лицом, но с воспаленными глазами. За стенами Хейлса стояла тьма, мертвая, как мужчины рода там, в нижнем зале.
Ты горец, Йан, сказала графиня Босуэлл без всякого предисловия, и у тебя долгая память. Мне нет нужды напоминать, что сделал мой муж для тебя и твоего отца.
МакГиллан заложил руки за спину, кивнул, промолчал.
Сейчас ты выплатишь долг, продолжила леди Маргарет. Каждое слово ее холодно падало в слух МакГиллана, как камешек, как ледяная капля. Моя невестка снова выйдет замуж, скорей раньше, чем позже, а отчим, как бы он ни был хорош это только отчим. Хепберна должен вырастить Хепберн. Я написала в приорат Сент-Эндрюса, старый Джон примет тебя, не сможет не принять Ты возьмешь моего внука, Йан, и свою жену, его кормилицу. Ты уедешь в Сент-Эндрюс и передашь Патрика его прадеду, и тот вырастит нашего графа, как полагается. Я с сыновьями позабочусь о том, чтобы его владения содержались и защищались должным образом, но младенец-наследник постоянное искушение в Приграничье, он не должен здесь оставаться.
Когда ехать, госпожа? МакГиллан первый раз подал голос, и голос этот походил на резкий крик ворона.
Сегодня за час до рассвета. Ты получишь деньги на дорогу и столько провожатых, сколько потребуется
Не потребуется, госпожа, возразил МакГиллан. Большой отряд привлечет внимание, а так я всем буду говорить, что это мои близнецы. Я возьму мать, она поможет с детьми, и своего первенца
Мать возьми, если хочешь, кивнула старая графиня, а сына оставишь здесь.
Они с МакГилланом обменялись долгими взглядами, и не было приязни в их взорах.
Нет нужды проверять мою преданность, госпожа, угрюмо сказал МакГиллан. Что бы вы ни думали обо мне, малыш внук своего деда, а МакГилланы всегда платили долги.
Я отправлю к тебе сына после того, как ты доберешься до Джона Хепберна, обещаю. И ты возьмешь с собой полсотни по собственному выбору, дороги неспокойны
Когда сладко спящий в надежных руках МакГиллана маленький граф покидал свой дом, где-то в вышине, на воротной башне Хейлса, выше, чем назревающая в холмах заря, отзвучал и умолк старинный пиброх «Мы больше не вернемся», и вслед за ним волынки начали новый плач «Пробито сердце твое, Адам»