Как они думали вот что было загадкой для девочки с самой границы, для которой высшим счастьем было просто слушать одну из тех людей живую.
И взгляд девочки скользнув вновь по резной шкатулке что было в ней? Она могла быть сделана только для артефактов, но ведь артефактов на границе нет их тотчас же сживают по прибытию новых поселенцев.
Ну а сама шкатулка на что она похожа?
Она походила на самый удивительный, будто литой по всем законам этого мира особенный предмет; и все, что в нем хранилось, должно было иметь свой особый смысл, и каждый узор на том ларце чудесном был продолжением укрытой в нем истории.
На лицевом ребре шкатулки был изображен цветок удивительно изящной гравировки и еще один, и рядом с ним и возле, и уходя уже за грань отведенной им дощатой границы. Где лепестки равные друг другу вокруг оси центральной и сведены с другими такими же цветками, но последний третий ли, второй ли в полном колесе застыв, сворачивается спиралью в глубь картины, в глубь резьбы; стремиться в даль сплошной лианой дивного рисунка по законам это мира расписанного и по всем традициям минувшей давно уже эпохе представленного.
Этой шкатулке место было не здесь.
Ее место навсегда было только в стенах дома белокаменного.
XX19 год. Дома белокаменного целостность
Наша беда в том, что мы патологически
Разговариваем с теми, с кем у нас нет
В настоящий момент никакого
Желания общаться.
Такое первостепенное понятие, как, собственно, целостность, в стенах дома белокаменного носило особенный характер, и имело ряд значительных отличий от всех других целостности проявлений.
Между хозяевами и гостями их, а также незваными и заглянувшими на раз, но задержавшимися очень, были установлены какие-то особые родственные отношения тотчас же, как очередной и новый этому дому и всем ныне живущим людям в нем человек переступал порог.
И все здесь относились друг к другу как-то бережно, и очень внимательно наблюдали за каждым своим шагом. Не было известно ни одному из них, чего ждать от другого, даже от того, с кем все дни знакомства чаи выпивали вечерами вместе; и даже если при всем этом в разговорах поднимались вопросы, самые что ни на есть тревожные и очень интересные.
В целом в этих стенах каждый мог друг с другом обо всем потолковать, и не было такого, кто бы обделил вниманием своим собеседника и каким бы ни был этот собеседник, слушали его точно с неподдельным интересом.
Все потому, что знали все, что каждый знал заранее, с самых ранних лет кого попало не встречают на этом пороге, и безынтересных людей здесь нет.
Но были нелюдимые они и дополняли единую картину; они ей придавали живой оттенок каждому цвету изображенных на ней гостей.
Особенно выделялась одна только дама, в платье примечательном слишком длинным шлейфом такие в ходу были в эпохе предушедшей и ни днем не позже.
Шелест этой детали дамы той наряда и размеренный степенный шаг, а также некоторые черты характера, которые самой шкурой ощущаешь и которым нет возможности и даже желания сопротивляться создавали впечатление о ней следующее: это была статная, совсем еще молодая для шага подобного дама неприкаянная хозяйка этого дома.
Здесь было много неприкаянных. Очень много. Почти что все. И точно каждый другой чувствовал себя более чужим, в этих стенах находясь, чем это было ей дано; но она вела себя более чем странно казалось, необдуманно.
Она выходила только ночью когда наступала темнота. Ей было все равно, спят ли все и остался ли кто в зале гостевой ей безразлично было, кому подавать более чем длинный шлейф своего платья; но очень огорчалась, если некому то было предложить.
Ей невозможно было отказать под неведомым влиянием сей дамы но почти все чурались с ней всяких дел иметь. А потому и запирались в комнатах своих; двери вручную лишь прикрытые ее не останавливали. Она могла и заглянуть, и постучать легко и в такт мелодии знакомой каждому и очень хорошо пальцами по косяку, и пошептать зловеще и приторно-сладко для большей острастки.
Но хоть какой-то мало-мальски заметный человеческий контакт был установлен у нее с той самый барышней самых цветущих юных лет, которую звали Элеона.
Всегда и во всем была замешана но всегда и во всем оставалась чиста и невинна.