Самым последним из вновь прибывших оказался степенный, невысокого роста мужчина с седой бородкой, в солидном английском котелке. Это был доктор Когенмен. В руках он держал большой кожаный саквояж и не выпускал его даже тогда, когда один из слуг Джузеппо предложил ему свою помощь. Поправив запотевшее пенсне, доктор осведомился у слуги, как здоровье гостей, и, услышав исчерпывающий ответ, что сеньоры только что заказали третий ящик шампанского, деловито отправился по ступенькам в холл. Вакханалия продолжилась.
4. Гостеприимство Джузеппо
То, что происходило потом на вилле инженера Джузеппо, принимавшего своих нацистских друзей, сохранилось в воспоминаниях очевидцев какими-то смутными очертаниями, разве что с редкими вспышками просветления, хорошо сдобренными байками прачки Кончитты. Мы приведем лишь некоторые правдоподобные эпизоды того вечера, которые приблизят нас невольно к развязке и, может быть, лучше объяснят мотивы наших главных героев. Но, прежде всего, стоит сказать, что для проницательной Сары это был пир во время чумы, и она являлась несомненно восходящей звездой этого безумного, во многом чудовищного своей беспощадностью вечера. Или даже, вернее сказать, подобно загнанному зверю в клетке, металась она из угла в угол под прицелом охотников, облаянная и обруганная сворой шакалов, ощущая всем своим существом, как бешено стучит ее сердце в сладко-болезненной, никогда прежде неведанной ей истоме, сердце, которое находилось сейчас на тонкой грани между страстью и смертью. Будь то занесенное случайным ветром перышко из крыла ангела или сброшенный ненароком щелчком указательного пальца пепел с сигареты дьявола, любое провидение могло склонить эти судьбоносные чаши весов в ту или иную сторону. Пожалуй, смерть для Сары была даже лучшим избавлением, тем спасительным усмирением проснувшейся в миг природы женщины, которая жаждет захлебнуться в пучине овладеваемых ею страстей и еще по инерции хватается за соломинку морали, и если и выпускает ее из рук, то только уже в обреченном падении в эту манящую бездну. Да, она вдруг поняла, что страстно желает Рудольфа, что без него вся ее жизнь не имеет смысла, что весь этот брак с Джузеппо давно опошлен его многочисленными изменами, и ей стало страшно за бесцельно потраченные прежде годы, в которых пропала ее юность и гибла молодость.
О, Агапетто прошептали ее губы под звуки Кумпарсито, и Рудольф, прочитав этот страстный призыв по губам этой красивой женщины, смотрел на нее, уже не отводя взгляда, точно великий провидец, понимая каждое движение ее мысли и плоти и знающий заранее, чем все это может закончиться.
Пока муж с доктором Когенманом были заняты здоровьем хватившего лишнего падре, этот широкоплечий, рослый офицер Вермахта сделал шаг вперед и протянул ей свою сильную руку, и она взяла ее, уже не колеблясь. Две противоположности соединились, между ними пробежал электрический ток, и Сара даже не заметила, как подкосились ее колени, но Рудольф подхватил ее, точно пушинку, и увлек на центр танцпола. Взвизгнула скрипка, пробуждая даже самую черствую душу, и фашистские палачи превратились в галантных кавалеров, а увязшие в трясине разврата путаны в чувственных, благородных сеньорит. По паркету брызнула и разлилась, точно теплое материнское молоко, родная мелодия танго.
Кто-то из зрителей захлопал шумно в ладоши, подбадривая танцоров, уже разделившихся и вставших друг напротив друг друга. Офицеры, которые танцевали, приняли вид мачо с какой-то наглой насмешливостью, даже Рудольф скрестил руки на груди и взялся за подбородок, ухмыляясь глазами. Сеньориты же, приняв навязанные им правила игры, двинулись в такт вызывающе, очень умело перебирая ногами и обходя оценивающих их движения партнеров. Так не могло долго продолжаться, и мужские руки грубо остановили их и отбросили перед собой.
О, Агапетто успела прошептать Сара, ощутив широкую ладонь Рудольфа на своей оголенной спине, и, ведомая им, понеслась в ритме танго, едва сдерживая себя от переполняющих чувств.
Все замелькало перед глазами, быстро забываясь в счастливейшем миге от долгожданной встречи. Бандонеонист, беспечно присевший на край стола, заиграл, как в последний раз, помогая стуком каблука правого ботинка отбивать нужный такт, а сгорбленный старик-маэстро, склонившись над черно-белыми клавишами, стал похож на мага-волшебника, творившего свои великие чары. И словно вспыхнувший факел в ночи по залу прозвучал восхитительный голос Замиры и никогда нетленные слова Карлоса Гарделя.