Бойко Владимир Николаевич - Возглас стр 5.

         Сквозь изгородь и садик,
сквозь дом проходит путь,
которым скачет всадник
и не даёт уснуть.

         Не ты ли в самой гуще
безудержной езды?
Дороге той бегущей
неведомы бразды.

         Не зная мыслей задних,
вперёд, всегда вперёд
и рядом скачет всадник,
вращая звёздный свод.

          Под теми ж небесами
часы стучат «цок-цок!»,
и всадник тот же самый 
в подушке твой висок!

          Ночи зимние.
          Звёзды сквозные,
бесконечные острия.
          Не оплачут печали ночные
ни метелица, ни плачея.
          Мир живой и ушедший восходят
с двух сторон их внимающих глаз.
          И обменится жар мой на холод
твой в мирах, совмещающих нас.
          Свечи теплятся здесь, а напротив 
два печальных, два тонких плеча,
неразумною мыслью о плоти
ослепляя и горяча.

         Я позову в свой дом детей,
позволю им капризничать и плакать,
а после поведу в лесное утро,
где голос птицы ранней
войдёт мерцаньем смысла
в назревший свет.
          Роса сгустится 
на листьях покрупнеют капли,
цветы откроют волю постояльцам,
согревшись, муравейник закипит,
и воспарятся запахи,
и луч в сосущей глубине
течением прозрачным
ручья растреплется,
и даже
окажется, что камень,
струе препятствующий,
жизнеречив.
          Не я ли этот мир одушевляю?!
          Вот поведу детей в лесное утро
и в заводи зеркальной
ответ увижу вдруг,
в улыбке различу горчинку,
в надрывном шуме города припомню
зазубрину сердцебиенья,
а может, вдруг такое угадаю,
что и себе позволю разрыдаться

         Вдоль ручья широкой далью
пробежал закат босой.

          По траве роса печалью,
по лицу печаль росой.

         Что ли голубь голубице
не по воркованию?

          Не успели полюбиться 
время расставанию.

          Не расти, трава, высокой 
табор всю повытопчет.

          Не бывай, любовь, глубокой 
сердце грустью вытечет.

          Мухи таракана
хоронили,
вшестером несли,
да уронили!
          Таракан ушиб
три колена:
 Чтоб на вас на мух
да холера,
чтобы руки-ноги
отсохли!..
          С перепугу мухи
подохли.
          Таракан сидит,
слёзы ронит:
 Кто теперь меня
похоронит?!

          Навеки со мною
ты будешь, дружок,
а всё остальное 
что слёзы в снежок!

         Прощаясь навеки,
её утешал
и мокрые веки
её осушал.

         Вкус помню поныне
и снега, и слёз,
да в лёгком помине
себя не донёс.

          Распахни окно  слуховой аппарат
к горлу парка:
перепелиная  спать пора! 
перепалка
и пропитан до сумеречных высот
воздух смолкой.
          Возведётся и вызвездится небосвод 
всё ли смолкнет?
          Здесь оркестра, наверное, не собрать 
так, осколки!
          Только песне расстроенной замирать
там, в посёлке.
          В заполуночье кратком не спи,
дрёмы узник:
что куётся кукушкой  копи
в леса кузне.
          Сколько всё ж ни успел примечтать 
не с лихвой ли? 
начинаешь из будущего вычитать
поневоле.

          Старьё, старьё  утильсырьё!
         У нас ненужное в загоне.
         Лишь мерин чувствует всерьёз
весомость прошлого в фургоне.
         А сам утильщик  кепка на нос.
         Его свистульки высвист прост,
и гонит за старьём в чулан нас,
и обещает горстку звёзд!
         Утильщик  и колдун, и сышик, 
он знает цену чудесам:
в воздушный шарик вставлен пищик,
чтоб всяк себя послушал сам!
         Несутся дети на свистульку:
чудак-старик  старьём живёт!
          Он детство ж  как бы наживульку 
навек им к памяти пришьёт.