Бойко Владимир Николаевич - Автопортрет. Стихотворения. 19582011

     Электрическим потоком
из осенней темноты
схвачены дождя косые
струи, да стволы босые,
да прибитые цветы.
     Это я за кромкой света
здесь, в саду, а за окном,
за невянущей геранью,
не готовая к свиданью,
ты в халатике цветном.
     Это губы мои бредят
каплей с мокрого куста,
но сомкнулись занавески,
и настигли ливня плески
слух, и высохли уста.

     Из потемок осыпаясь,
вьются снега звездочки.
     Со столбов заулыбались
фонаревы мордочки
     И всегда, когда так хмуры
городские феврали,
просыпаются лемуры 
золотые фонари.

     Тучи к ночи почернели,
в них теперь луне толкаться.
     Строгих тополей шинели,
блузки белые акаций
озаряются порой
на картине моментальной
чужедальнею грозой.
     Под окном, рванув из спальной,
восхитил включенный свет
купой роз во тьме восточной.
     В эту ночь я знаю точно:
я действительно поэт.

     Звезды высыпали густо
невысоко от снегов
и затенькали от хруста
неожиданных шагов.
     Шумная компания
дышит постепеннее:
белое дыхание,
внутреннее пение.

     Пришлось заключить
в обрамленье стекло,
чтоб свет залучить
и сберечь тепло.

     Нас очищает 
стыд ли? горячка ли?
лес ли? небо ли?
     Если б не пачкались 
чистыми б не были.

     Глазами ушиблась:
 Простите, ошиблась!
     Духами пахнула
и отпорхнула.
     А я исполнен дум:
 Пора менять костюм

     Карапузы произвели
из мыла пузыри.
     Пузыри летят,
карапузы глядят.
     Пузыри лопаются 
     ресницы хлопаются.

     Необыкновение 
ветра дуновение,
необыкновение 
неба обновление!
     Всюду чудо,
и его внесла
преобыкновенная
весна!

     День раздал все гостинцы походя:
мякоть радости тем, этим кость
А закат точно пышные похороны,
и звезда не закрашенный гвоздь.

     Сказал мудрец:
 Мы на земле лишь гости,
в гостях должны мы, становясь добрей,
исполнить сердце плодотворной злости,
так в мякоти плодов твердеют кости.

     Круговорот жестокий
день изо дня:
востекает надежда с востока,
а на западе западня.

     Ничего себе пломбир:
как на блюдечке Памир!

     Белье, просушенное стужей,
я бурым утюгом утюжу,
дымок над гладким его следом,
и пахнет женщиной и летом.

     Пустой манеж потемками окован,
на краешке с собой наедине
так искренне и удивленно клоун
смеется своим мыслям в тишине.

     Автобус люлька человек на тридцать.
     За стеклами мелькает ночь,
а Танька тайны делать мастерица,
а Танька сон не в силах превозмочь.
     Пусть щеку о плечо мое примяла 
ей неудобства хоть бы хны,
ей от соседства требуется мало 
держать за руку, тихо видя сны.
     Гордиться я доверием не склонен,
хоть руку сам не всякому даю,
но с этих пор, как простодушный клоун,
я тайну несказанную таю.