ты ворвалась ветром мая, сквозняком развеяв сны.
Это было наважденьем: ты сидела, так близка.
Это было днем рожденья тополиного листка.
И мелькала степь седая, поезд мчался под уклон,
рельсы длинные съедая, будто связку макарон.
И звенели чьи-то склянки, и не понял я тогда,
что на тихом полустанке мы расстались навсегда.
Ты шагнула в шум метели в предрассветный этот час
в дни, что тускло пролетели,
словно поезд, мимо нас.
* * *
её я встретил
там, у кафе, где ели чебуреки.
Она стояла и глядела робко,
и понял я, что эта наша встреча,
наверно, точно так же неизбежна,
как неизбежны кораблекрушенья,
как неизбежны в мире ураганы,
как, в общем, все на свете неизбежно.
И вышло так: в толпе, на пиво дуя,
отец увидел, как она смотрела,
и побежал, размахивая воблой.
Не помню, что он говорил
Поодаль
стояли люди, но они молчали.
И он умолк. И поглядел сердито,
и улыбнулся вдруг, глаза сощуря
зеленые, мол, недоразуменье
и только. И увел её куда-то.
И говорил ей что-то строгим тоном.
Я больше их не видел. Не искал их.
Я просто помнил эту нашу встречу.
Зачем мне больше?
Всё и так случилось.
* * *
Снова, как будто случайно,
осень покрасила охрой
купы старинного парка,
что шелестят над рекою.
Где этот домик у чайной,
девушка в платьице мокром?
В солнечном свете неярком
я тебя помню такою.
Я б заглянул ненароком
в дом за штакетником синим,
где ты сидишь за вязаньем
рядом с рыбацкою сетью.
Знаю, ты скажешь с упреком:
«Где тебя столько носило?
Чтобы сдержать обещанье,
выдержал ты полстолетья».
Дрогнет предательски голос
слишком нечаянна встреча,
слишком внезапно прощенье
Скрипнут, закрывшись, ворота
словно ударится голубь
в стёкла, когда уже нечем
жить, когда нет ощущенья,
нет ощущенья полёта.
Лес вырастает стеною,
осень крадется неслышно.
Где ты? Куда же ты делась
с первыми грозами мая?
Я тебе двери открою
желтую весточку вышли.
Я ни на что не надеюсь
просто тебя вспоминаю.
* * *
Слова всех оправданий ложь, они растают, словно дым,
и ты опять ко мне придешь воспоминанием моим,
бесшумным трепетом свечи, не удивляясь ничему,
и слов не надо, помолчи, я лучше так тебя пойму.
Мы будем вместе до зари. Не уходи! Еще чуть-чуть.
И ничего не говори,
чтоб эту близость не спугнуть.
* * *
Как дальше жить уму непостижимо.
Вновь в коммуналке щёлкает замок
как будто распрямляется пружина,
разматывая памяти клубок.
И всё опять: прожекторы над морем,
их поздний свет в рассвете растворён.
Висит в шкафу, изъеденное молью,
голубенькое платьице твоё.
И ты глядишь сквозь время, как из дыма,
но сердце понапрасну не трави:
пусть будет, как любовь, неповторима
хотя бы просто память о любви.
Ни о чём не сожалей, я прошу тебя: не надо
* * *
Пух слетает с тополей, замело аллеи сада
Ни о чем не сожалей, я прошу тебя: не надо.
Не держи на сердце зло: ты свободна, словно птица.
Всё понятно. Всё прошло, ничего не повторится.
Завтра новые дела. Всё, что было, ливнем смыло.
Но ты все-таки была и нечаянно любила.
Буду помнить эти дни, эти каменные плиты,
в окнах влажные огни как зрачки в глазах раскрытых,
пляску бликов на стене и теней ночных усталость
Что еще осталось мне?
Разве что-нибудь осталось?
* * *
Тот зимний день Как холодно вокруг!
Не отогреть губами зябких рук,
и падают, произнесём едва,
холодными ледышками слова.
Тот зимний день Ещё далёк апрель.
И женщина не сможет стать добрей.
Ей надоели тысячи забот.
Она сегодня встанет и уйдёт.
Уйдёт совсем. Ей надо жить в тепле.
И не оставит адрес на столе.
Она уедет подышать весной.
Ей будет легче без меня, одной.
А я останусь. В мартовских снегах,
с улыбкою, замерзшей на губах,
в квартире, где глядит в окно луна
её глазами. Так же холодна.