Тебе всегда хотелось, чтобы я изменила тебе, я знаю. Ты всегда по ночам расспрашивал меня: «Как тебе было бы с другим? Представь, что я другой»
Стюарту вдруг стало мучительно гнусно: так ему было однажды, когда он пошел в клинику смотреть аборт. Он писал повесть, и ему надо было описать аборт. Он после этого уехал на два месяца во Флориду и пил, не просыхая, чтобы забыться.
Ты все помнишь, Сара, сказал он, у тебя прекрасная память. А я, когда спрашивал тебя о чем-то ночью, не помнил ничего днем
Не ври себе, Эд.
И он понял, что она сейчас сказала правду, и это родило в нем злость.
Скотина! сказал он, сморщившись.
Это ты скотина, тихо ответила Сара, это ты подлая скотина, а не я.
Так зачем ты приехала сюда?!
Потому что я тебя люблю
23.47
Ситонг укрыл трупы двух диверсантов брезентом, связал руки пленному и сказал шоферу:
Едем.
Шофер сказал:
Все-таки лучше бы его тут пристрелить. Вдруг впереди еще одна группа? Что тогда нам с ним делать?
Ситонг попросил Степанова:
Переведи-ка их выбросили одних или были еще группы?
Было еще четыре группы, ответил пленный. По три человека в каждой.
Их бросили вместе?
Вас бросили вместе? перевел Степанов.
Нет. Нас бросили последними.
А те группы тоже должны делать засады на дорогах?
Да.
Где?
Я не знаю.
Ладно, сказал Ситонг, поехали. Мы успеем от него избавиться, если те нападут.
Враги коварны, ночь темна, и нету серебристой луны, как всегда, цветисто сказал шофер, включая мотор.
Они проехали километров пять, и Ситонг попросил:
Останови машину. Я весь измазался кровью.
Шофер остановил машину. Ситонг включил фонарик: весь брезент был черным от крови.
Как будто оленя везем, а не диверсантов, усмехнулся он.
Степанов вспомнил якутскую тайгу. Он бродил там вдвоем с охотником Максимом: они промышляли белку. В тот год было хорошее белковье в тайгу ушли целые деревни, а в домах остались только глубокие старики и школьники. Малышей родители тоже забрали в тайгу, и поэтому поселки были тихие-тихие, будто военные.
Они с Максимом вышли однажды к избушке старика, который раньше был шаманом. К нему перестали ходить люди, потому что приехала девушка-врач. И старик, чтобы не голодать, начал охотиться за волками. Он брал на фактории стрихнин и выслеживал волков они очень много задирали оленей. Он на это жил: за каждого волка ему давали пятьдесят рублей и двух оленей. Он даже по этому поводу выступил во время предвыборной кампании: рассказал жителям, как он плохо жил раньше и как хорошо ему жить теперь, когда он не эксплуатирует суеверия, а зарабатывает себе пропитание собственным трудом.
Когда Максим и Степанов пришли к нему домой, старик был болен. Он сидел на крыльце и грелся под последним осенним солнцем. Оно уже было не теплым, но все равно старик считал его целебным, потому что раньше он поклонялся солнцу и думал, что оно только и может вылечить либо навлечь болезнь.
Рядом с крыльцом стоял старый олень такой же старый, как и бывший шаман. Зубы у него были желтые, стертые.
Лечиться буду, сказал старик.
А чего тебе лечиться? спросил Максим. Ты нас переживешь.
Старик довольный засмеялся, обнажив коричневые зубы.
Он долго грелся на солнце, а потом пошел в дом за топором. Топор был старый, плохо точенный, но тяжелый. Старик обвязал ноги оленю, которого ему привели утром за убитого волка, и присел на крыльцо отдышаться. Потом он взял топор и, долго прицеливаясь, ударил оленя обухом по голове. Олень дрогнул, но не упал, и только в его старых, замшелых, серых глазах высверкнуло черно-красное. Старик ударил его еще и еще раз, и олень упал. Старик вытер с лица пот, ушел в дом и принес большой таз. Он приподнял голову оленя и подсунул под его шею таз. Олень плакал. Старик взрезал ему шею, и дымная кровь полилась в таз, и он пил ее из таза, пачкая лицо. Он долго пил дымную кровь оленя это самое ценное лекарство здесь от всех болезней и от старости тоже. А потом, шатаясь как пьяный, ушел в дом, повалился на лавку и уснул.
Вечером Степанов, спавший с Максимом на печке, увидел, как старик, совсем уж и не сгорбленный, легко ходил по комнате, мурлыкая что-то под нос, укладывал рюкзак: видно, он собрался в тайгу.
Кровь все лечит, сказал он, увидев, что Степанов не спит, наша доктор меня за это не ругает. Молодец, старый, говорит, до ста, говорит, доживешь. А мне уже сто три, засмеялся он.