Кровь все лечит, сказал он, увидев, что Степанов не спит, наша доктор меня за это не ругает. Молодец, старый, говорит, до ста, говорит, доживешь. А мне уже сто три, засмеялся он.
Здесь сверни, сказал Ситонг, вглядываясь в темноту, и здесь, по ручью, в скалах наши пещеры.
А может, рванем напрямик? спросил Степанов.
Надо сдать пленного. Не повезу же я его во Вьетнам и обратно. И взять запасное колесо. И шоферу хоть часок поспать: дальше самая опасная дорога через равнину
23.57
Молоденькая девушка, видимо таиландка, делала стриптиз на маленькой, ярко высвеченной сцене.
«Сейчас она улыбнется, подумал Эд, она всегда улыбается в этом месте».
Когда она начнет стягивать рубашечку, посмотри, как она будет улыбаться, сказал он Саре.
Ты уже изучил этот номер?
А сейчас, когда опустится на пол, она начнет кусать губы и закрывать глаза от страсти.
Бедная девочка. Вы ее тут, наверное, уже все изучили?
Она единственная девственница в этом городишке.
Это ты выяснил точно?
Это я выяснил точно.
Ему очень хотелось, чтобы девушка хоть на минутку забылась, но она была хорошо вышколена антрепренером, месье Жюльеном, и поэтому она начала закатывать глаза, кусать губы и стонать.
Что ты будешь пить?
Виски со льдом.
А потом устроишь мне истерику, если девочка после номера подойдет к столику? Она часто подходит ко мне и садится рядом, мы беседуем с ней о литературе как это ни смешно
Я забыла, как ревнуют, Эд.
Ты это быстро вспомнишь.
Я ревновала тебя, только когда мы спали вместе.
Он смотрел на Сару. Она не видела, как он на нее смотрит, потому что разглядывала зал.
«Как же она красива, думал Эд, и как я любил ее С чего же начался крах?»
Вернувшись из Скандинавии, Праги и Берлина, он написал для газеты, которая субсидировала его поездку, цикл очерков.
Он писал, в частности, что юность мира хочет жить в мире, но им этого не дает делать ненависть и подозрительность, оставшаяся в наследство от уходящего поколения.
«Господин президент, писал он, живет мнением советников, выстроивших курс и ставших после рабами этого курса. Стране угрожает бюрократическая олигархия. Если не разрушить замкнутый круг правительственных бюрократов, связанных с интересами монополий, и не соединить президента и конгресс напрямую с народом, то наша великая демократия может вскорости вылиться в диктатуру плутократии. Политику следует строить, базируясь на Институте Гэллопа, который держит руку на пульсе общественного мнения. Болтать о демократии еще не значит быть демократом. Наша страна имеет все шансы вскорости сделаться жупелом ужаса. Нами будут пугать детей, господин президент. Ревизия нашей политики необходима. Назад, к Рузвельту означает вперед, к истинной демократии. Твердость курса хороша только в том случае, если наша программа лучше всех остальных в мире. В противном случае твердость курса может означать только одно: трусливое своеволие бездарных плутократов!»
Редактор газеты, для которой он ездил на фестиваль, встретил его, мило похохатывая. Он то и дело гладил свой живот нежным движением руки слева направо: ему объяснили врачи, что это прекрасный способ помогать пищеварительному процессу, не истощая себя диетой.
Мальчик мой, сказал он, предложив Эду сесть рядом, я прочитал ваши опусы. Но это написано для «Дейли уоркер». Это не для нас, ведь мы серьезное издание.
Эд пожал плечами, улыбнулся:
Липпман пишет похлеще.
Станьте Липпманом. Человек, критикующий наши основы с позиций Липпмана, это одно, а вы совсем другое.
Какое «другое»?
Малыш, сказал редактор, прекратив поглаживания своего громадного живота, не сердитесь на меня, но я скажу вам правду. Вы ничто. Пока ничто. Каждый человек может написать пару книжек про то, как он ложился в постель со своей первой женщиной. Это даже могу написать я. Когда нашего президента и наш курс бранит Липпман он выдвигает альтернативу, призванную укрепить наши позиции. Наши, малыш, наши! А не их! Состоявшийся человек будь он писателем, бизнесменом или врачом всегда будет отстаивать, наши позиции. Бунтарство удел параноиков, экспансивных бездарей или умных авантюристов, которые поняли, что нашими благами они смогут воспользоваться, лишь сбросив нас, а отнюдь не уповая на свои деловые либо интеллектуальные способности. Если бы вы были лауреатом премии Пулитцера или еще лучше лауреатом Нобелевской премии, я бы с радостью напечатал вашу вещь, не тронув ни строчки. Это будет хорошая сенсация: один из наших восстал против нас. Значит, действительно кое-что следует переосмыслить. А сейчас некое ничто, научившись слагать литеры в слова, а слова в фразы, выступает против нас. А это уже пахнет жаждой крови тех, кто смог добиться чего-то в нашей жизни своим трудом, ранами, горем.