С той стороны границы бомбят так же.
Ситонг вдруг усмехнулся:
Там за тебя будет отвечать вьетнамский комиссар охраны, а здесь отвечаю я. Хочешь выпить?
Хочу.
Ситонг протянул Степанову флягу:
Держи.
Спасибо.
Степан сделал два больших глотка и сказал:
У вас от самогона за версту несет рисом.
Рис не дерьмо, можно и понюхать. Зато крепкий самогон. Пей еще.
Не хочу.
Ситонг сделал несколько глотков, прополоскал рот и сказал:
Десны очень греет. Приятно. Ладно, пошли в машину.
Мотор никак не заводился, исступленно выл стартер.
Посадишь аккумулятор, сказал Степанов.
Не посажу, уверенно ответил шофер, и по этой его уверенности Степанов понял, что аккумулятор он наверняка посадит.
Это было в Крыму, в Старом Свете. Степанов тогда купил старенький «Москвич», и они с Надей поехали к морю. Был конец апреля, но он все же уговорил.
В мае уже купаются, сказал он.
В конце мая, уточнила Надя, а ты месяц не усидишь
Но ему очень хотелось поехать к морю на «Москвиче», и они поехали.
Зачем женщина вначале так легко соглашается с взбалмошным неразумением любимого? Зачем так скоро любовь трансформируется в чувство собственника? Зачем мы, исповедуя философию движения, относимся к любви словно слепые узколобые догматики? Зачем мы не говорим себе сразу, что любовь обязательно переходит в дружбу и в привязанность, а это ведь уже не любовь? Проблема человеческой совместимости это и есть проблема счастья в любви. Перед тем как зимовщиков отправлять на год в Арктику, их испытывают невропатологи. Неужели влюбленным надо проходить испытание на будущую совместимость? Может быть, кто знает.
Смотри, море, сказал тогда Степанов.
Оно появилось в разрыве облаков ранним утром. Старый Свет еще спал только отчаянно голосили петухи. И еще очень горько пахло жжеными листьями. Этот запах казался Степанову горьким, потому что он уезжал от Нади в первый раз, когда на даче жгли листья и голубой дым уходил в синее сентябрьское небо. Надя долго стояла возле калитки, глядя ему вслед, и он то и дело оборачивался, и в нем все пело, и идти ему тогда было невозможно легко как после хороших трех раундов. Только после хороших трех раундов с товарищем, после горячего душа и жесткого полотенца в нем появлялось раньше такое ощущение.
Счастливая горечь первой недолгой разлуки с ней потом прошла, разлуки стали их бытом, а вот горький запах жженых листьев остался в нем, как символ недолгого счастья, и тишины, и любви.
Очень скользкая дорога, сказала Надя. Будь осторожен.
Да ладно, сказал он, ты смотри, какое море!
Он резко перевел рычаг переключения скоростей, и рычаг остался у него в руке хороший, видно, металл поставили на заводе, черт их дери! Машина заскользила вниз по горной дороге. Она была сейчас неуправляемой и скользила быстро.
Правь, родной, правь! прошептала Надя и стала бледной и пальцы поднесла к щекам. Она всегда подносила свои длинные пальцы к щекам, когда пугалась, или когда он обижал ее, или если она смущалась чего-то. Руки ее не потянулись к дверце, нет. Она сидела возле, повторяя все время как заклинание:
Правь, Димочка, правь
А он тихо матерился и не знал, что делать, потому что машину тащило вниз, а метрах в двадцати начинался крутой обрыв. Тогда Степанов зажал в ладони острый огрызок рычага передачи, перевел его на первую скорость, и машина, дрогнув, остановилась.
Правь, Димочка, правь, продолжала повторять Надя.
Чем мне править?! закричал он тогда. Что ты болтаешь?!
А она ведь ни разу не потянулась рукой к ручке дверцы
Все вокруг нас хрупко и непрочно. Зачем мы забываем и об этом? Стекло хрупко? Чушь. Что есть на свете более ломкое, чем человеческие чувствования?
Мы начинаем предавать себя в дни счастья, не замечая этого. Во всяком горе жди радости. Значит, и в счастье должно ждать горя?
Надо покрутить ручкой, сказал шофер и засмеялся.
«Веселый парень, подумал Степанов, с таким не соскучишься. Тхань был настоящим водителем, а этот еще совсем мальчик».
Давай ручку, сказал Ситонг, вылезая из машины.
Шофер долго копался у себя под сиденьем, а потом сказал:
Нет ручки.
Чем же я тебе буду крутить? рассердился Ситонг. Пальцем, что ли?
Шофер рассмеялся, и Степанов тоже.
Ничего, сказал Степанов. Сейчас мы развернем машину на месте и пустим ее вниз. Она пойдет под гору и заведется со скорости.