В воскресенье приходят семьи с детьми, но сегодня понедельник, он взял с вешалки столу, ожидается едва ли десяток человек, ему пришло в голову, что на машине могла приехать мать:
Я в Гамбурге по делам, милый, объяснила она во вчерашнем звонке, скоро я тебя навещу, мать не упомянула, что привело ее в Западную Германию. Зная о ее работе, Генрих не обижался:
Она ничего такого не скажет, тем более, по телефону, он выглянул в окно, но машина скрылась из вида, пора идти к алтарю, мать часто предлагала организовать для него охрану, но Генрих отказывался:
Я нигде, кроме университета, библиотеки и церкви, не бываю, мрачно сказал он, нет смысла тратить на меня деньги из скромного бюджета Западного Берлина, город жил за счет помощи Федеративной Республики и на средства бывших союзных сил.
Церковь после войны отреставрировали, но ремонт был самым скромным. Генрих провел рукой по шершавой прохладе штукатурки:
Дома у меня похожая, понял он, я возвращаюсь домой, готовлю ужин, читаю Библию и ложусь спать, он избегал слушать музыку, напоминавшую ему о Маше. Не было дня, когда он не думал о жене и сыне:
Маша бесследно пропала, она, может быть, мертва, Генрих сжал кулаки, но я в это не верю и никогда не поверю, как не поверю, что я никогда не увижу Феденьку, мать предполагала, что мальчика забрали Журавлевы:
Видишь, невесело сказала Марта, они выехали из Куйбышева в неизвестном направлении. Маленькой Марте не дают их нового адреса. Скорее всего, это именно из-за Феденьки, Генриху претило, что их сын вырастет во тьме египетской, как называла Советский Союз жена:
Мы можем никогда не встретиться, он продышал боль в груди, он вырастет пионером и комсомольцем и ничего не узнает о своих родителях, как мог не узнать я
Генрих иногда ходил в Бендлерблок, к мемориалу погибшем в заговоре лета сорок четвертого года. По справедливости, на гранитной доске должны были выбить имена его отца и деда:
Не пришло еще время, он помнил слова матери, проклятый Максимилиан жив и прячется от правосудия. Но Господь ничего не забывает, он накажет преступников и возвысит праведников, ливень барабанил по крыше кирхи. Немногие прихожане скрипели новыми, поставленными при реставрации скамьями.
В дальнем ряду Генрих заметил блеск поседевших, бронзовых волос. Мать приехала на службу с непокрытой головой, в черном летнем плаще:
У нее усталый вид, озабоченно подумал Генрих, она не говорила, что и Волк здесь появится, отчим пренебрег костюмом, ограничившись джинсами и скромной рубашкой без галстука. Генрих заметил пару недовольных взглядов прихожан, брошенных в сторону задней скамьи:
В его возрасте в Берлине ходят при параде, тем более, посещая церковь, отчим подмигнул ему. Мать улыбалась:
Вряд ли Волк в отпуске, Генрих взошел на кафедру, неужели он опять отправляется на восток, на шестом десятке лет, ему стало стыдно, а сижу в безопасности, не достигнув и тридцати, жужжание на скамьях стихло. Генрих откашлялся:
Во имя Отца и Сына и Святого Духа, он перекрестил паству, я признаю перед Всевышним и вами, братья и сестры, что я грешил мыслями, словами и делами, и неисполнением своего долга, он сжал край кафедры:
Так и есть. Соберись, будущий пастор, мать ласково смотрела на него:
Все будет хорошо, напомнил себе Генрих, Господь о нас позаботится
Он продолжил читать Confiteor под привычный шум дождя.
Подпоясавшись полосатым фартуком, Волк мешал на сковороде квашеную капусту:
Тебе и матери с сосисками, сообщил он Генриху через плечо, а у меня идет Петровский пост, мать и отчим поселились в небольшом домике на окраине Груневальда. Строение пряталось за высокой оградой. Шлагбаум охраняли британские солдаты:
Собственность правительства, развела руками Марта, у тебя в квартирке мы побываем, но позже, пока они не говорили о причине приезда в город Волка. Отчим, как и мать, выглядел усталым:
Много работы, объяснил он, суды только на прошлой неделе ушли на каникулы. Начало лета у нас самое горячее время, он помолчал, к тому же, женится только Маленький Джон, а беготни со свадьбой добавилось у всех, перед отъездом в Хитроу Волк привез Шелти в Мейденхед: