Спустя время, когда девушки напились чаю с кренделями, купленными в кондитерской, Татьяна развязала узел с деньгами и, сосредоточенно нахмурив брови, пересчитала оставшиеся средства.
Гляди, какая я у тебя бережливая. Мы совсем мало истратили по дороге. Большая часть денег цела.
Конечно, усмехнулась Глаша. Я с твоей экономией часто голодная засыпала.
Ничего, Глашенька, были бы кости целые, а мясо нарастет. Мы теперь денежки копить станем. К зиме одежу кой-какую надо будет справить. Ботинки новые тебе, платьев, чулок теплых. Часть я и сама пошью. Тут, поди, тканей в халантерее можно купить.
Таня, да тут в магазинах чего только нет. Видала, на нашей улице много таких лавок. Татары с Казани шелком торгуют, халатами. С Костромы много приезжих магазины открыли.
Ну, нам не до жиру Платьев с оборами много шить не станем. Не по чину нам. Однако белья побольше тебе надобно иметь.
К вечеру этого же дня подруги намылись в общественной бане и разомлевшие пришли домой. Татьяна накануне накупила вкусной еды. Обе чистые и довольные они уплетали душистый окорок, сыр, колбасу и пшеничные булки.
А ничего тут. Я и вправду стала привыкать к твоему Бургу. Можно и здесь жить.
Глаша в ответ рассмеялась.
Иди ко мне, я приласкать тебя чуточку хочу. Сама вся истомилась без ласки, поманила ее рыжеволосая дылда.
За долгое время их путешествия они лишь раз позволили себе близость, и теперь зов природы оказался сильнее иных обстоятельств. Сильная рука Татьяны увлекла Глафиру в мягкую и чистую постель. Глаша, зажмурив глаза, упала на подушки, а Татьяна, сев у нее в ногах, прошептала:
Радвинь ноги Шире! О, как я соскучилась, рыжая голова нырнула к паху Глафиры.
Пальцы крепко впились в нежную кожу раздвинутых ляжек. Ловкий язык принялся ласкать распухшую и скользкую от возбуждения плоть своей ненаглядной барыньки. Глафира застонала от наслаждения:
Таня, войди в меня пальцами, глубже.
Таню не надо было просить дважды. Ее ловкие пальцы орудовали в лоне Глафиры не хуже мужского орудия. Потребовалось лишь несколько минут на то, чтобы Глаша издала хриплый, полный безудержной страсти, стон.
Как сладко ты кончаешь, шептала Татьяна, лаская Глашины соски.
Потом они поменялись местами.
Их ласки длились всю ночь, и только к рассвету обе заснули уставшие и счастливые. Впереди был воскресный день.
Утром они много гуляли. Каменный город, согретый летним солнцем, казался им таким величественным и прекрасным, что не хотелось возвращаться домой. Глаша была одета в милое летнее платье и шляпку, Татьяна в платье попроще, из темного ситца. Когда они гуляли по Невскому, то несколько мужчин по дороге бросали на Глафиру заинтересованные, полные восхищения взгляды.
Обещай мне, что не влюбишься больше в мужчину, ставила ей условия Татьяна, которая зорким и ревнивым взглядом отмечала всех, кто смотрел на ее барыньку с интересом.
Господи, конечно, не влюблюсь, отшучивалась Глафира. Никто, кроме тебя, мне не нужен.
Не верю, снова хмурилась Татьяна. Уведут тебя от меня.
Не говори, Танюша, глупостей. Я что, коза на веревке?
Соблазнят Ты в сок вошла. Сама под мужика ляжешь, коли приласкает.
Таня, опять ты за свое. Прекрати, а то мы поссоримся. Пойдем лучше в кондитерскую, купим конфет? А?
Пошли, неохотно отзывалась Татьяна.
Каждая непредвиденная трата давалась рыжеволосой экономке с большим трудом. Таня была очень бережлива.
Потихоньку подруги освоились в столице. Днем они работали в швейной мастерской. Причем, вопреки ожиданиям Глафиры, работа была несложная, и девушки быстро управлялись с дневной нормой, которую им давала хозяйка. Вечерами они были предоставлены сами себе: Татьяна шила Глафире платья, а Глаша читала. Татьяна долго дивилась Белым ночам, считая их настоящим чудом, но плохо спала. Глаша, наблюдая за ее удивлением, только улыбалась: «Это Петербург, Танюша. Привыкай».
Незаметно промелькнул июль и половина августа. Подруги все чаще благодарили благосклонность судьбы за обретенную свободу и спокойную жизнь. Они не нуждались теперь ни в чьей помощи и ни от кого не прятались. Глаша все чаще стала улыбаться, и лишь иногда на нее снисходила легкая грусть воспоминания уводили ее в далекое и милое сердцу Махнево. Из ниоткуда всплывал образ того, кто был ей до сих пор милее всех на свете. «Как он? думала она. Неужто и не вспомнил обо мне ни разу?»