Кто б нибудь огня сейчас поднёс, я б тому отдал бы самое моё дорогое!
Ну, имел он в виду, конечно, не то, что вы подумали, а лошадь (две у него было), аль корову (тоже две), либо кубышку с полусотней целковых. Зажиточный мужик был Емеля.
И, надо же! Выползает на полянку чудище, Змей Горыныч!
По добру ли, по здорову ли, добрый человек? спрашивает, а из пасти-то у него струйка пламени лукается, а с ноздри дымок вьётся.
Не сробел Емеля, отвечает учтиво:
По добру, да не совсем по здорову, Змей Горыныч. Обогреться хочу, да одёжу высушить. Онучи тож А трут-то мой отсырел, никак костер не разожгу. Пособил бы, а?
Засмеялся Змей Горыныч:
Это мы запросто! Только, как сулился, отдашь мне самое своё дорогое, когда завтра домой возвернешься. Сюда, на эту поляну доставишь.
И лапу, значит, протягивает. Плюнул Емеля себе на ладонь, пожал лапу. Змей Горыныч пламенем дыхнул вмиг костёр разгорелся. Емеля только руки озябшие к огню протянул: глядь, а Горыныча-то уже нету! Ну, одёжу снял, вокруг костра развесил. Онучи тож. Высушил, оделся. Лапнику елового наломал, у костра постелил, зипуном укрылся переночевал, значит. Утресь встал, болотной водицей умылся, грибов нажарил, позавтракал. Набрал клюквы полный короб не зря же в такую даль чапал! К вечеру домой пришел. А там все встречные бабы его поздравляют:
С возвращением! Да с прибылью вас, Емельян Лукич! С доченькой-красавицей!
Обмер Емеля. Восемь лет они с Маланьей женаты были, детей не было, а тут, вдруг, ни с того, ни с сего дочь за одну ночь! Побежал к себе в избу. Маланья его на пороге с дитём новорожденным встречает, кланяется:
Здравствуйте, Емельян свет Лукич! С возвращением! Мы уж думали, вас по осени медведь задрал! Уж и в поминание вас записали, не прогневайтесь.
Глянул Емельян вокруг ошалело: лето в разгаре, не осень!
Как же так? спрашивает жену.
Да как ушли вы по клюкву за десять дён до Рождества Пресвятыя Богородицы (11 сентября, прим. Автора), так и пропали.
А нынче
А нынче у нас третий день Петров пост (7 июня, прим. Автора).
Как раз девять месяцев прошло! Непонятно Только не стал Емеля непоняткой этой заморачиваться, ибо стукнуло ему в голову, что придется ему свою доченьку-кровинушку Змею Горынычу отдавать! Ясный перец, дитё нынче у него самое дорогое! Заплакал Емеля
На другой день, как девчушку окрестили, поплёлся опять на ту поляну. Крикнул несмело:
Эй, Змей Горыныч! Тута я
Выполз тот из кустов.
Принёс ли самое дорогое?
Емеля на колени упал, рыдает:
Смилуйся, Змей Горыныч! Не вели Настасьюшку тебе отдавать! Дай нам на неё с бабой моей порадоваться!
Ладно, смилостивился Змей Горыныч, Отсрочку тебе дам! Приведешь Настасью ко мне, когда заневестится! Но смотри! Обманешь всю вашу Широкую Здесю пожгу да попалю, а девку всё равно добуду! Понял ли правильно, запомнил ли хорошенько?
Да понял я, понял
Поклонился Емеля чудищу до земли и давай бог ноги! А про себя думает:
«За шестнадцать зим мало ли, что случиться может! Или Змей помрёт, или я, или Настасья куда-нибудь уедет»
Только зря надеялся! Ни сам не помер, ни Змей Горыныч (видели люди, как он над деревней пролетал!), ни Настя никуда не уехала, но за шестнадцать зим выросла в красавицу неописуемую. Высокая, статная. Коса золотая до пяток в коленку толщиной, щёки румяные, брови собольи, стрельчатые, глаза большущие, синие-синие. Губы бантиком! Зубки ровные, жемчужные. И фигуристое всё при ней, где надобно круглится, где надобно топырится, как положено. Токмо талия слишком тонкая, пальцами обхватить. По весне аж семеро, в том числе двое из соседних деревень, свататься приезжали. Отказать пришлось всем семерым, хотя двоим, мельникову сыну Антипу и сыну стрелецкого старшины Потапу отказывать ой, как не хотелось! Добрые были женихи: и румяные, и дородные, и богатые!
Начался Петров пост. Покряхтел Емеля, покручинился, да делать нечего. Взял он Настю за руку и повел на Горелое болото, вроде, за клюквой. Удивилась девица:
Какая ж нынче клюква, батя? Только-только поспевать начала! но пошла, ослушаться не посмела.
Привел её Емеля на заветную поляну. Звать Змея Горыныча не стал. Коли ему надобно, то пусть сам и озабочивается! Овёс за лошадью не ходит! А может, он вообще, забыл? Велел девушке у костра сидеть, кашу варить. А сам ушёл, слезами заливаясь.