Капустку я с уксусом делала, скоропостижную.
Крепкие старушки с печеным румянцем делили молочное угодье, ошеломляя нарастающим удельным весом колобков, слитков, шматков, горок, банок, ложек. Стаканы каучуковой ряженки замороченного, задохнувшегося цвета затягивала выпукло-съедобная кожура.
«Но у холма нет вершины, у холма нет вершины, он круглый как эта земля».
Первый раз она поднялась со мной на рынок в авитаминозное межсезонье. Мы чавкали снежным сорбетом, сглатывали прозрачный с металлическим привкусом воздух, чувствовали как вытягивается наше теплое дыхание, расползаясь и смешиваясь с пресным бесцветным небом. Детское предвкушение простуды, подтачивая тугую перепоночку горла, заставляло искать противоядие серо-сырому весеннему полосканию, выслеживать пропавшие цвета.
Мелькали на краях наших разговоров, дразнились и прятались глупые цыплячьи пятнышки. Из раковины горла с каждым глотком суфлировали аскорбинка, ее прыгучие драже, вероятно, потому и приклеенные к зеленым аквариумным веточкам, они все чаще попадались в руках встречных вестников, спешащих с рынка. И вот в подножии холма, с подсказкой едкого запаха, с жертвенными осыпями желтой, разваренной пшенки возле коробок с ней.