Мы поднимались за обещанием иного, нездешнего, не имеющего точек опоры в ежедневном мире.
«Люди на холме кричат и сходят с ума, о том, кто сидит на вершине холма»
Уравновешивая парные летные испытания, мы проводили совместное заземление. Лучшими из различных способов были походы на рынок.
Центральный холм города был обжит центральным рынком. Коммерция весело залепила косогор, оставив на вершине белесую церковь в состоянии вечного ремонта. Рядом с ней алюминиевой плошкой улегся новый центральный павильон, радующий геометрическим сходством с ровесником-цирком. Внутри также была интересная разнообразная программа.
Границ у рынка не было, уже на центральном переяславском бульваре встречались крайние земли его бесформенного архипелага. Устроившиеся на газетных островах аборигены заманивали проходящих доступными вещицами.
Бабушки малоношеной обувью, ложками-сиротами и демисезонной одеждой межвоенного кроя.
Тетеньки чудесами анималистики пуделями, собранными из плетеных шаров синтетического шнура и дисциплинированно сидящими в лилипутском окружении зверинца, вылупленного из шоколадных яиц.
Дедки щербатыми хрустальными пепельницами и небьющимися черными телефонами.
Дядечки веерами самодельных резаков и металлической сечкой в чумазых фанерных ящиках.
Городские сумасшедшие паслись в окружении деталей своего анамнеза: грампластинок, отчетов партийных конференций, мистических брошюр и лунных справочников садовода.
Весь холм шевелился, перетаптывался, прорастал будочками, лотками, контейнерами, они изменялись ежеминутно, как товар, закрывавший их стены и внутри и снаружи.
Чу-у-у-у-до пе-е-на! адекватная женщина с перманентной прической являет на огрызке ковра волшебство, захватывающее не меньше опытов из книжки Перельмана.
Всё равно: что мед, что говно. Но мед-то послаще будет! торгуются и обижаются, что торгуются.
Напряженно сидят на маленьких жестких табуретах маленькие продавцы мягкой мебели, которая соблазняет своими округлостями как плотоядные тропические соцветия.
Нечего по рынку без толку ходить, вызевывает на кого бог пошлет засыпающая лотошница.
Свежим жженым железом брызжет от салютующего круга точильщика, звонко хрустит его золотой промысел.
Почем корявые? Сорок?! Крестись! встреча с первым разъездом отряда огуречников.
Трудно различимая личность укрывается под заплатами невероятно морских пейзажей, обсыпанных леденцовой крошкой картины из балтийского янтаря, «авторская работа».
Это у вас, дама, просто трудная нога! магические заклинания плывут из обувного ларька.
Профессиональная нищенка ритмично раскачивается на плотном толстом картоне таблице разборки автомата Калашникова.
В центральном павильоне я чувствовал себя батискафом, зависшим над колониями актиний. Коренастые, укорененные, скорешившиеся жители, вместе накрытые куполом этого цирка, путали навигацию, уверяя меня, что я иду на небольших ходулях. Мои впечатления становились ходульными. Легкое головокружение дополнялось рассыпчатым эхом, возникшим из звуко-запахов и выгоняющим из-под свода потолка голубей, аплодирующих головокружению.
Сколько у вас задняя часть, девушка?
Местная кухня не отличалась изысканностью, но главный рыночный продукт свинину брали на пробу перед покупкой, мусоля влажный срезок на языке. От вожделения ее считали женского рода: мяса она, «мяса вкусная сёдня была».
Арбус-марбус, мичательный вкус, куснешь-уснешь!
Крепкие старушки с пригоревшими лицами побирались предметно, по рядам частников, плотно набивая самошивные торбы чуть потраченным или милосердным. «Подальше положишь поближе возьмешь».
Капустку я с уксусом делала, скоропостижную.
Крепкие старушки с печеным румянцем делили молочное угодье, ошеломляя нарастающим удельным весом колобков, слитков, шматков, горок, банок, ложек. Стаканы каучуковой ряженки замороченного, задохнувшегося цвета затягивала выпукло-съедобная кожура.
«Но у холма нет вершины, у холма нет вершины, он круглый как эта земля».
Первый раз она поднялась со мной на рынок в авитаминозное межсезонье. Мы чавкали снежным сорбетом, сглатывали прозрачный с металлическим привкусом воздух, чувствовали как вытягивается наше теплое дыхание, расползаясь и смешиваясь с пресным бесцветным небом. Детское предвкушение простуды, подтачивая тугую перепоночку горла, заставляло искать противоядие серо-сырому весеннему полосканию, выслеживать пропавшие цвета.