Парис! воскликнула Виния Руфина. Ты слишком суров, и, тоном ниже: как я рада тебя видеть.
Только сейчас она осознала, в какой тревоге пребывала весь вечер. Тайный страх изматывал, высасывал силы. Теперь можно успокоиться. «Все будет хорошо, Фуск предостережет Париса. Актер спасен. И префект не нарушит приказа. Нечего опасаться императорского гнева».
Как я рада видеть тебя, Парис, повторила она так тихо, что актер не расслышал.
Девчонка ленива, говорил он. Память у нее превосходная. «Октавию» запомнила со второго чтения. Голос сильный. Есть и главное: она верит в то, что делает. Но лень необоримая. Думает, можно сыграть сразу, по наитию. Труд, труд, тяжелый труд.
«Ни старанье без божьего дара, ни дарованье без школы хорошей плодов не приносят».
Фуск, прищурившись, наблюдал за гостем Винии Руфины. Впервые он видел великого актера так близко. Парис, сын актера Париса, казненного Нероном. По одним слухам, император расправился с актером из зависти, по другим за сочувствие к христианам. Якобы Парис отказался начать представление, должное окончиться казнями.
По общему мнению, сын превзошел отца. Да, Фуск первым готов был признать: Парис великолепен. Сейчас он с блеском играл хозяина труппы, раскрывающего непосвященным секреты своего мастерства.
Жест должен быть скуп тогда зритель обратит на него внимание. Что проку молотить руками по воздуху, словно ветряная мельница. Утомлять взгляды и только.
Тут Парис поднял руку, точно Юпитер, собирающийся метнуть молнию, но вместо этого быстро прижал ладонь к губам, как человек, который слишком заболтался. Развернулся всем корпусом к префекту Фуску, словно напоминая: вот кому должно быть отдано предпочтение.
Корнелий Фуск слегка коснулся ладонью ладони, изображая аплодисменты. Нимало не сомневался: Парис заметил его в первое же мгновение, но столь блестяще разыграл неведение, что и сейчас сумел остаться в центре внимания.
Приветствую тебя, префект, сказал Парис.
Ты знаешь меня?
Как не знать: ты правая рука императора. Для меня большая честь оказаться за одним столом с тобой, в тоне Париса ясно чувствовалось, как охотно он уклонился бы от этой чести.
Что ж, Парис, можешь гордиться, тебя знаю не только я, но и сам Цезарь. Знает и помнит.
Виния Руфина быстро переводила взгляд с одного на другого. В темных глазах Париса промелькнула тревога. Спустя мгновение, он улыбался.
Виния повернулась к центуриону.
Марк, сказала она с бесцеремонностью хорошенькой женщины. Не откажись исполнить просьбу.
Марк хотел ответить в том духе, что готов служить прекрасной хозяйке, но он и прежде не был красноречив, а ныне присутствие начальника и вовсе сковывало язык. Поэтому ограничился кивком.
Пожалуйста, поищи во дворе Панторпу. Она, верно, на скамейке под оливами, это ее любимое место. Позови, иначе проплачет весь обед.
Марк повиновался.
Уже совсем стемнело. Лунный свет посеребрил листья олив, серебряными нитями протянулись струи фонтанов. Марк направился к мраморной скамье.
Панторпа!
Никто не ответил, но через некоторое время послышался громкий всхлип. Марк пригляделся: Панторпа сидела на земле, прислонившись спиной к стволу оливы и обхватив руками колени. Одноглазый пес тыкался мордой ей в плечо, утешая.
Пойдем. Обед готов.
Панторпа яростно замотала головой, показывая, что она не только обедать не пойдет, но вообще никому никогда не покажется на глаза, так и будет сидеть, пока не умрет голодной смертью.
Зря убежала, сказал Марк, присаживаясь на корточки рядом с ней. Парис тебя очень хвалил.
Неправда, Панторпа вскинула голову.
Правда. Говорит, у нее и голос, и память отличные.
Панторпа затаила дыхание, и Марк счел необходимым прибавить кое-что от себя.
Говорит, боги ее щедро одарили. Второй такой в Риме не сыщешь.
Панторпа отерла рукой мокрое лицо.
Так и сказал?
Слово в слово. Знаешь, когда я начинал служить, у меня был командир похожий. Ох, как он нас распекал до хрипа. И лоза по нашим спинам гуляла чаще, чем у других. Но когда с чужими разговаривал, послушать так у него лучшая центурия во всем легионе, и новобранцы ему самые крепкие достались, и службу охотно несут, не в пример остальным. Это, знаешь, нрав такой: в глаза бранить, за глаза хвалить. А по мне, все лучше, чем наоборот.