Что ты думаешь делать теперь? Теперь?
Но Мастема давно привык к этим шуткам. Он благодушно погладил жабу, понимая, что все, на что она способна повторять и усиливать его собственные мысли. Так что нет нужды кричать на нее или даже укоризненно смотреть. Единственное, что сработает начать думать о чем-то другом. Под его рукой камень слегка вибрировал, будто спрашивая: какую форму мне принять? Что сказать? Мастема ощутил легкое желание изменить здесь что-нибудь, оставив напоминание о своем визите, но отогнал его, как каприз.
Жаба перестала дрожать и ободряюще сказала:
Но ты что-нибудь придумаешь, верно? Мы верим в тебя.
Мы верим в тебя! отозвались фазаны, статуи и рыбы. Даже осьминоги на потолке что-то зашептали и они явно были согласны с жабой.
Сухие каменные голоса тут же замолкли, едва Мастема сосредоточился. Помещение чутко отзывалось на любые перемены в душе вошедшего.
Мастема поднял глаза и произнес в потолок:
Конечно, я что-нибудь придумаю.
Рад слышать это, саркастически отозвался потолок совсем другим голосом.
Способность Хранителя вселяться в каждый элемент мира и говорить сквозь него всегда заставала Мастему врасплох, хотя он знал, что именно этого и стоит ожидать. Хранитель наблюдал за ним, не отпуская ни на мгновение. Вряд ли он ждал, что Мастема совершит ошибку ошибок за последнее время было уже сделано достаточно скорее, хотел оценить его способность не падать духом в шаге от конца.
Со стороны спуск Мастемы на нижние уровни выглядел малодушным бегством. Увы, фактически так и было никаким планом действий Мастема похвастаться не мог. Он хотел побыть один, не встречаясь глазами ни с кем, кто может его осудить то есть с любым Рыцарем Цитадели.
Хранитель зовет его. Наверное, пришло время объявить приговор. Наказать Мастему за их преступную неосторожность, за ошибку. Мастеме было почти все равно. Он уже был наказан потерял то, что он любил. То, чтобы главным в его жизни с самого рождения. Закрывая глаза, они видел перед собой это не улыбающееся, сосредоточенное и одновременно полное дерзкой надежды лицо, и ему хотелось умереть. Он потерял ее. Какая разница, что скажет сейчас Хранитель?
Мастема безмолвно смотрел в потолок, на осьминогов, готовый исполнить любой приказ.
Немедленно возвращайся, сообщил потолок. У меня есть для тебя хорошие новости.
Рыцарь вспомнил свои недавние размышления о том, что сервы, ставшие рыцарями, дороже Хранителю, чем его дети, и поразился глупости этих мыслей. Если бы это было так, Хранитель не терял бы времени на разговоры с ним, и его голос не звучал бы так ободряюще. Быть может, не все еще кончено?
Перемещения в Цитадели совершались не мгновенно, и Мастема двинулся вверх по бесконечным лестницам. Лестницы, лестницы каменные, ледяные, зеркальные, пологие и крутые, прямые, изгибающиеся, спиральные Небольшая группа сервов, встреченная им на одной из лестниц, почтительно расступилась перед ним. У этих уже были разные лица, того же сероватого оттенка, что у безликих. Впрочем, без тонкого металлического сияния, как у самого Мастемы у того глаза и кожа едва заметно, холодно поблескивали в свете ламп-шаров, расставленных на некоторых лестницах.
Еще сотня шагов, фонтанчики невесомой пыли под ногами и Мастема оказался перед высокой светящейся дверью. Она была сделана не из камня и не из железа похоже, она вообще не была материальна. Единственная дверь в Башню Одиночества, не имеющую ни окон, ни других входов в ту самую башню, куда мечтает хоть раз попасть каждый, отдавший себя Цитадели. Мастема чуть помедлил, собираясь с мыслями, готовясь предстать перед глазами своего отца.
Хранитель Цитадели получил ключи от Башни Одиночества не так давно, но он все реже и реже вспоминал о временах, предшествовавших этому событию. Как будто всегда было только то, что сейчас: эта единственная дверь, когда-то каменная, потом окованная железом, теперь состоящая из текущей вниз воды, дверь-водопад; широкие, удобно ложащиеся под ноги ступени; четкие линии каменных плит на полу. Хранителю были безразличны тепло и холод, но он чувствовал, что Башня беззвучно, ни о чем его не спрашивая, выполняет его желания: воздух в ней становился то разреженней, то плотнее, свет менялся, имитируя не столько смену времени суток, сколько смену настроения и ситуаций. Более того, Башня порождала музыку большую редкость даже на верхних уровнях Цитадели. Неизвестно, почему, но этот мир конфликтовал с музыкой, не пуская ее в себя. Лучшие симфонии, прозвучи они на территории Цитадели, показались бы слушателями мертвыми и жалкими ученическими попытками, не способными ни на что вдохновить. Максимум, чего строители смогли добиться простые ритмы, более или менее уверенно звучащие прямо из воздуха (барабаны, например) и затихавшие по желанию тех, кто управлял жизнью Цитадели.