Козырев Кутилову
Кутилов
глазища
тусклые.
Бродячая
правда
русская.
Смешная
гордыня
детская
И красная
кровь
поэтская.
Солдатская
прямость
честная,
нахлебникам
неизвестная.
Сапсанья
повадка
хищная,
для воина
не излишняя
Ни серости,
ни ребячества
Прочтёшь
две строки
и плачется
Кровь снова
стихами
мается
Кутилов!
и речь
срывается.
Кутилов!
Рисунки
пёстрые.
И скифские
скулы
острые.
Не пасквилем,
не пародией
Ходил
сквозняком
по Родине.
Сквозняк
всей Руси
космической
Сибирский
поэт
трагический!
Ты в небе
зарыт
без надобы
Земли тебе было
мало бы!
Сияет
зарёю
гордою
Твой волчий
прищур
над городом.
Твой чёрт
над судьбой
богатырскою
Метелью
метёт
сибирскою:
«Сгоришь
в цвету,
не состаришься»
А где ты
сейчас
мытаришься?
Не в адской ли чаше
с серою?
Кутилов
воскресе!
Верую!
Ты можешь
отчалить
в смерть, но я
Твоя
правота
посмертная.
Хмельная,
босая,
вешняя
Держава
твоя
нездешняя,
Козырная
и кутящая
Русь-матушка
настоящая!
И отдано
Богу
богово,
и отдано
волку
логово.
Стихи
не горят,
поэтому
Поэту
дано
поэтово.
Девяностые
Юнне Мориц
Девяностые, девяностые
Дни кровавые, ночи звёздные
Грусть отцовская, боль привычная
Это детство моё горемычное.
Трудно тянутся годы длинные,
И разбойные, и соловьиные
В подворотнях пули да выстрелы,
А над грязью всей небо чистое.
Вот и я, мальчишка отчаянный,
Непричёсанный, неприкаянный.
На глазах детей слёзы взрослые
Девяностые, девяностые.
Дома маются, пьют да каются
Водка горькая, желчь безлунная
И во мне с тех пор кровью маются
Детство старое, старость юная
Искупают с лихвой опричники
Смертью горькою жизни подлые
И так тесно, так непривычно мне,
И так жарко и пусто под небом.
Жить без возраста, жить без времени
Вот судьбина какая вздорная!
Выбрал Бог да родному племени
Душу светлую, долю черную.
И не взрослые, и не дети мы
Разве мало изведал скитаний я?
И столетьями, и столетьями
Испытания, испытания
Девяностые, девяностые
Дни кровавые, ночи звездные
Кражи, драки под солнцем яростным
Это детство моё старше старости.
«Любой, кто засыпает, одинок»
Любой, кто засыпает, одинок.
Кто б ни был рядом, ты в отдельном мире,
Но в той вселенной есть твой городок,
В нём тот же дом и тот же мрак в квартире.
Бывает, погружаешься во мрак,
А в нём всё лучше, чем при свете, видно:
Грязь, неуют, за домом лай собак,
Что скалят зубы, злятся: им обидно
На пустоту, в которой тяжело
Но за стеной спокойно дышит мама,
Сквозь стены слышишь ты её тепло
Всем существом, своею сутью самой.
Да, ты дитя. Но, увлечённый тьмой,
Ты постигаешь холод жизни краткой,
Вперив глазёнки в тёмное трюмо
Напротив детской маленькой кроватки.
Там то ли тень, а то ль твоё лицо,
А то ли кто-то третий, страшный, страшный,
Кто время сна жестоко сжал в кольцо
Но думать, кто, не важно. Нет, не важно.
Страшилка это или анекдот,
Воспоминанье, ставшее лишь знаком?
При свете мир давно уже не тот
Но в темноте он вечно одинаков.
Днём жизнь, дела: не выйти за черту.
А ночью тот же детский страх спасенья,
И тот же лай собак на пустоту,
И тот же Третий меж тобой и тенью,
И сквозь пространство мамино тепло