«Любой, кто засыпает, одинок»
Любой, кто засыпает, одинок.
Кто б ни был рядом, ты в отдельном мире,
Но в той вселенной есть твой городок,
В нём тот же дом и тот же мрак в квартире.
Бывает, погружаешься во мрак,
А в нём всё лучше, чем при свете, видно:
Грязь, неуют, за домом лай собак,
Что скалят зубы, злятся: им обидно
На пустоту, в которой тяжело
Но за стеной спокойно дышит мама,
Сквозь стены слышишь ты её тепло
Всем существом, своею сутью самой.
Да, ты дитя. Но, увлечённый тьмой,
Ты постигаешь холод жизни краткой,
Вперив глазёнки в тёмное трюмо
Напротив детской маленькой кроватки.
Там то ли тень, а то ль твоё лицо,
А то ли кто-то третий, страшный, страшный,
Кто время сна жестоко сжал в кольцо
Но думать, кто, не важно. Нет, не важно.
Страшилка это или анекдот,
Воспоминанье, ставшее лишь знаком?
При свете мир давно уже не тот
Но в темноте он вечно одинаков.
Днём жизнь, дела: не выйти за черту.
А ночью тот же детский страх спасенья,
И тот же лай собак на пустоту,
И тот же Третий меж тобой и тенью,
И сквозь пространство мамино тепло
Пропись в клеточку
Пропись в клеточку. Ручки. Пеналы. Учебники. Книжки.
В клетку фартук девчонки,
потрёпанный свитер мальчишки.
В школе мы то дрались, то мечтали быть вместе годами
Мы за клетками парт в клетках классов сидели рядами.
Нас свобода звала, словно небо проверенных асов,
Мы сбегали из клеток домов, и занятий, и классов,
И бродили всю ночь, и мечты, словно вина, бродили
Мы по шахматным клеткам судьбы, как фигуры, ходили.
А потом, не боясь, что понизит судьба нам отметку,
Словно в классы, играли и прыгали с клетки на клетку:
Из мальчишества в зрелость,
от счастья к прозренью и плачу,
От него кто в запой, кто-то в бизнес,
кто в храм, кто на дачу
А страна посмотри с небосвода
вся в клетках огромных,
Словно дни нашей каверзной жизни, то светлых, то тёмных.
Создавали решётку следы от плетей и ударов:
Белый след от сведенья лесов, чёрный след от пожаров.
Где теперь те девчонки, что в клетчатых платьях ходили?
Где мальчишки, что, с ними враждуя, их горько любили?
Словно клетчатый лист из тетради, помяты их судьбы:
Кто-то жив и здоров, а кого-то успеть помянуть бы
Каждый в клетке сидеть обречён до скончания века:
Кто-то в офисе, кто-то в тюрьме, кто-то в библиотеке
А кому-то, наверно, родные леса и сады
Прямо в клетчатый фартук земные роняют плоды.
Вишнёвый сад
В твоих глазах цветёт вишнёвый сад.
В моих глазах дотла сгорает небо.
Ассоль, ты помнишь, триста лет назад
Всё не было на свете так нелепо?
Ещё земля не пухла от могил,
Ещё людей на свете много было,
И ветер цвёл, и камень говорил,
И солнце никогда не заходило.
Ты помнишь, как спускались к морю мы,
В глазах плясали солнечные блики,
Тогда, ещё до ядерной зимы,
И как сладка тогда была клубника
Моя Ассоль, корабль не придёт.
Не плачь. Смотри, не говоря ни слова,
Как надо мною чёрный свет встаёт
Столбом от лба до неба молодого.
Смотри: всё небо в алых парусах.
Они цветут, кровавые, как рана.
А позади мечты, надежды, страх,
И шум волны, и пристань Зурбагана
Ты знаешь, мы насадим новый сад.
В моих глазах ещё осталось место.
Пусть расцветёт надеждами наш ад,
В котором я жених, а ты невеста
Пусть совершится скромный чумный пир.
Пусть нас обманут глупые надежды.
А завтра Бог создаст нам новый мир,
Но мы в нём будем теми же, что прежде
Прости меня. Я выдумал тебя,
И этот мир, и ядерную зиму.
Я мог бы жить, не грезя, не любя,
Но мне творить миры необходимо.
Вишнёвый сад цветёт в твоих глазах.
Мы вырубим его, насадим снова.
Ассоль, ты заблудилась в чудесах,
Которые творю я силой слова.
Ты видишь нет меня, я тлен, я прах,
Я создал мир, я растворён в веках,
И нет ни будущего, ни былого,
И небо, небо в алых парусах
Ухо Ван Гога
Наш мир стоит на Боге и тревоге.
Наш мир стоит на жертве и жратве
У жертвы, выбранной жрецами в боги,
Перевернулся космос в голове.
Его холстов бессмертные ошибки
Зрачка безукоризненный каприз:
Плывёт над садом облако улыбки,
И в облаке струится кипарис.
Пылает ухо в пурпурном закате,
Кровь виноградников пьянее книг,
И пузырится звёздами хвостато
Ночного неба чёрный черновик.
Сухой голландец, тощий и небритый,
Сам для себя дурдом, дурман и страх,
Взирает на подсолнечье с палитрой,
Сжимая трубку старую в зубах.
Он слышит сердцем звуки небосмеха,
Он ловит кистью Божий смехолуч,
И ухо отзывается, как эхо,
В ушах листвы и в раковинах туч.
Он совершит святое разгильдяйство
Мазком к холсту пришпилит высоту.
Джокондовское снится улыбайство
Подсолнухам, врисованным в мечту!
Звенит над храмом небо колокольно,
Чтоб нам зрачки от скуки протереть,
Но всё же вечно смотрим мы невольно
Туда, куда так больно нам смотреть!
Прозрачная идёт по склону лошадь,
И жалуется ей сквозь холст Ван Гог,
Что башмаки его устали слушать
Рассказы неоконченных дорог
Творец в сверкальне сна полузеркален.
С холста струится солнечная кровь.
Мозг гения прозрачно гениален,
И сквозь мозги сквозит сквозняк богов!
2
Вот он идёт не человек, дурман,
Дурман небес, чудачества лекало.
Он пьян, давно упал бы он в бурьян,
Когда б за крылья небо не держало.
Он пьян, но не от нашего вина,
А от другого, горше и суровей.
Кровь виноградников всегда красна,
Как солнце, конопатое от крови.
Он пил всю ночь глухой абсент легенд.
Полынный вкус небес во рту дымится.
Абсент легенд священный элемент,
Он миражам даёт черты и лица!
А рано утром, только он проспится,
Увидит Бог, живой в его зрачке,
Как солнце сквозь подсолнухи струится,
Бушует, пляшет в каждом лепестке!
Пусть барабанит в жилах кровь-тревога,
Пусть грают птицы, небо вороша,
Подсолнечье вот небеса Ван Гога!
Подсолнухи звенят в его ушах!
Художество не худо. Всё оттуда,
Где метеор взамен карандашей.
Да, вот такая амплитуда чуда
От неба до отрезанных ушей!