Некогда, я поливаю, отозвался старший.
Как хошь. Нам больше достанется.
Они вернулись под бетонную крышу и расселись по койкам. Ионин разлил чай из крышки по кружкам, а из термоса добавил горячего.
С Кузьмой Ильичем беда приключилась. Высадил он нас у школы и поехал с сыном в соседнюю деревню (забыла название). Дорога через лес вела. Лошади фыркали, беспокоились, волков учуяли, сын Кузьмы Ильича ружьишко достал, да не воспользовался: звери появились неожиданно, стаей напали. Лошади испугались, дёрнули повозку прочь, а Кузьма Ильич не удержался и вывалился. Сын тоже упал, но в повозку. Когда коней успокоил и остановил, лес далёко остался. А обратно воротился, Кузьму Ильича загрызли. Двух волков сын застрелил, остальные отбежали, но недалеко. Стужа, есть нечего поди зайца поймай не отходят. Понял сын: добычу не отдадут; двустволку зарядил и назад отходить стал, а волкам это и нужно. Увидели, что человек сдался, и давай пировать!
Жуть, аж мурашки по коже.
Кому жуть, а мы привыкли. И волки рядом, и медведи, и лоси. Много зверья. Мужики охотились, мясо в домах водилось. Не голодали. Мне оленина нравилась. Оленя редко удавалось подстрелить, чуткие они и пугливые: услышат шорох, насторожатся и с места как раз! Свеженину из них готовили, мяско сладкое, нежирное.
Бабушка так аппетитно описывала еду, что у Ионина заурчало в животе. Он не удержался, развернул из фольги бутерброд и перекусил. Молодой организм требовал подпитки.
Сколь градусов там? спросила бабушка.
Лёха взглянул на термометр, висевший на входе у двери.
Тридцать два по Цельсию выше нуля, доложил он. Ташкент настоящий.
Это разве Ташкент? Вот дедушка жил в Ташкенте, там да, то ещё пекло. Влажность сумасшедшая, и печёт будто в духовке За год весь высох, одни кости остались, килограммов шестьдесят весил. Скелет.
А зачем он в Ташкент уезжал? От холодов спасался?
По службе перевели. Первый год дедушка на Дальнем Востоке служил. Раздолье: красная рыба, икра, климат приятный! Затем часть расформировали, солдат разослали в другие города, но основу в Узбекскую ССР, в столицу её. Повезло, часть новая, солдат не обижали, все в основном переведенцы, фруктов досыта, но погода беспощадная. Температура под пятьдесят в тени доходила, а по ночам меньше сорока не опускалась. Дальневосточный жирок быстро испарился.
Бабушка прилегла. На свежем воздухе болезнь отпускала, дышалось лучше, и сердце не безобразничало. Тяжёлые периоды приходились на ночь: и не спишь толком, а грудь сдавит не вздохнёшь. После операции бабушке полегчало, но сбои случались. Единственной радостью оставался сад-огород, где в делах и в заботах хворь не так заметна.
Внук на цыпочках покинул домик.
Дед следил за поливом. Стоял под палящим солнцем, уткнув руки в бока, загорелый, будто его прокоптили. Ионин поспешил к нему.
А, охламон, это ты! Всё в теньке отсиживаешься?
Какой там, деда! Мы землянику собирали, бабушка отдыхает.
Пускай покемарит, одобрил старший. Надо сегодня китайку выкорчевать, засохла совсем. Спилим яблоню, отнесём в лес. Пенёк обкопаем, попробуем выдрать. Поможешь? Без тебя не справлюсь.
Сделаем, заверил внук.
Дед замолчал, а Лёха решил пройтись по владениям.
Сколько лет минуло с тех пор, как он приезжал сюда. Сначала со старшими, потом, получив права, сам на дедовой «девятке», перешедшей по наследству к нему. Годы летели, сад дряхлел, ворьё срезало трубы, растащило инструменты, домик продали дядьке, а позже за копейки и садовую землю перекупщикам. Ничего не осталось.
В 98-ом огород выглядел на пять с плюсом. На домике ветви синего винограда, терпкого и вяжущего, рядом качок и бочка для воды, аккуратные ряды картофеля, грядки свеклы, моркови, кабачков, помидоров и огурцов, кусты смородины, малины и крыжовника, яблоневые и грушевые деревья, а среди них и китайка первое дерево, что посадил дед, когда купил участок. Ярко-жёлтые ранетки с сочными плодами.
Ионин сравнил себя с садом-огородом. В юности красивый, мечтающий выучиться на журналиста или врача, с возрастом он приобрел пугающий и устрашающий вид, был выброшен за границу нормальной жизни и валялся на обочине. Он стал землей, где ничего не растёт.
Сорняки и лебеда.
БУМБОКС И КИТАЙКА
В домике Ионин обнаружил магнитофон на батарейках. Батарейки сели, и звук из колонок выходил тягучий. В коробке, где лежал бумбокс, валялась куча кассет: «Иванушки», «Руки вверх», «Русский размер», сборники русского рэпа. Лёха перебирал раритеты, которые в детстве были дороже золота, доставал буклеты из подкассетника, читал информацию. При покупке кассеты обязательно спрашивали, есть ли внутри разворот или это пиратка, отпечатанная на цветном принтере, и если буклет отсутствовал, никто не ленился прогуляться до следующей остановки. Исключения делали или для любимых исполнителей, или для родителей, кому не принципиально содержимое бумажек. Ионин за новинками ездил на площадь, где работали официальные представители. Драли за лицензионную кассету не десять, а двенадцать рублей.