Здорово шьёте. Быстро. Сказала Веда, но никакой реакции на её слова не воспоследовало.
Она ещё поскучала, закидывая голову, но в неряшливых дырах потолка мельтешило что-то голубенькое, а время Бриджентис ещё не пришло.
А сейчас какое мировоззрение? Зевнув и окончательно утратив надежду на возобновление беседы, лениво промолвила она.
Гарама поёрзал с иглою в зубах, что-то сказал. Веда в полушка прислушалась. Леопард вытащил иглу и, воткнув её в подмётку, не вполне членораздельно проговорил:
Я говорю, пусть пламень
вашего сердца пылает
состраданием, и одним
только
состраданием, так
Веда подождала, но леопард заткнулся и вытащил иглу, неожиданно легко пронзившую башмак насквозь. Веда невольно поморщилась и почесала щиколотку.
Надежда Наркиссовна, проснувшаяся до рассвета в своём тесном гнёздышке на подоконнике, ухитрилась сладко потянуться. Спрыгнув на кухонный диванчик уголком, она свернулась вновь и провела чудеснейшие минут сорок, пока срез холма в окне не пожелтел, как оплывающее и не тающее импортное масло. Тогда она обратилась, потянулась ещё раз и без особого трагизма посмотрела на невымытую посуду. Ворча что-то про то, что нужна посуда, которую можно было бы съедать после еды, она вымыла её с притворной покорностью и опасным блеском в глазах. (Она не пренебрегла этим блеском даже наедине со своим вторым я и даже, может быть, именно наедине).
После этого она, удовлетворённо сопя и скалясь, охотно расчесала свои шёлковые послушные волосы и, полюбовавшись в ванной на зубную щётку Веды, отправилась на дикий пляж, предварительно приняв облик сервала, так как всё равно придётся перелезать через ограду парка калитку отворяли только в пять а летом она предпочитала носить юбку.
Одиннадцать. Спокойно сказала Сари, посмотрев из-под лапы в синем, как небо, рукаве вверх.
Небо синим не было. Как вкусный чад над большой сковородой стоял сухой зной. Дальнее поле встретило их устрашающим боевым стрёкотом и треском. То была песнь дневных насекомых, по-видимому, не придававших значения тому, что они часть пищевой цепи, в которой ведущая роль принадлежала перепёлкам.
Перепёлки молчали. Возможно, они охотились. Зловещим огоньком сигареты искрился Орс, что-то уж очень скоро поднимавшийся по блёклому небу, только у краёв нагорий переходящему в синий цвет, уступавший в насыщенности платью неутомимо шедшей впереди Сари.
Всеволод, повинуясь её жесту, сгрузил с плеч две плетёные сумки.
Одиннадцать, одиннадцать. Раздался в десятке шагов позади на узкой тропинке изменившийся голос. Что за роковой час. Продолжал насмешливо жаловаться голос. Уже не утро, но день так молод и агрессивен.
Сердито воркуя и даже протестующе мяукнув, Григорий остановился и, глядя сузившимися зелёными глазами на обернувшегося дракона, прибавил:
У меня такое чувство, будто
Он заворчал, спуская с плеча ещё одну сумку.
Да? Утирая локтем взмокший лоб, вежливо отозвался Всеволод.
Леопард так неосторожно поставил наземь свой груз, что из плетёнки вывалился боком низкий и крутобокий термос с едой для перепёлок.
Но, но!.. Прикрикнула Сари, прямая и лёгкая после полуторачасового перехода.
Пастырь спешно присел, установил внушительный, даже на вид тяжёлый сосуд поровнее, на мелкие белые, как зубы, камешки.
Его, занятого по горло так он успел прошептать Всеволоду, сделав известный жест сильной лапой Сари прихватила с собой уже на околице села, где он, впрочем, не с особо деловитым видом шёл, держа направление на восточные улицы.
Голос Сари не отличался властностью, но было в её чуть бесцеремонном приглашении что-то такое, от чего будущее духовное лицо совершенно стушевалось и, тихо бурча в спину Всеволоду, что ему и туда, и сюда, а хвост-то один (и даже показал этот хвост из-под сутаны) поплелось вслед с сумкой, которую всучила ему эта удивительная особа.
будто на меня охотятся. Дообъяснил пастырь, фукая за воротничок.
Перепёлки, что ли? Съязвила Сари, зашедшая уже в жнивьё по колена и цепко оглядывающая поле.
Орс потрескивал, точно кто-то в небе затянулся им. Казалось, вот-вот поплывёт над жёлтою травой с нечастыми бледно-зелёными островками тонкий дым.
Цоки-цок. Сказала она, не обращая внимания на страдания пастыря. Цоки-цоки. Цок.
Жнивьё молчало. Всеволод чувствовал за спиной полуторачасовое расстояние, отделяющее его от сапожной мастерской. По небу рывками продвигалось сухое рваное облачко. Как это и водится у облаков, залетевших на Юго-Запад, взялось оно, невесть откуда, и так же неведомо могло исчезнуть.