Жнивьё молчало. Всеволод чувствовал за спиной полуторачасовое расстояние, отделяющее его от сапожной мастерской. По небу рывками продвигалось сухое рваное облачко. Как это и водится у облаков, залетевших на Юго-Запад, взялось оно, невесть откуда, и так же неведомо могло исчезнуть.
Григорий смотрел на облачко. Сильный и тонкий, он вряд ли испытывал ту усталость, которую показывал всем своим существом. Просто он был молод и, вероятно, избалован мирной жизнью, плавно, как пёстрое яйцо, катившейся между нагорьями. Так (или примерно так) подумал дракон.
Открыли термосы. В них оказалось жирное пшено, сваренное так круто, что лежало золотистыми, сочащимися, как иридий под собственной тяжестью, сплошными кусками. Сари ткнула в него лопаточкой из морёного, очень старого дерева, извлечённой ею из рукава. Лопаточка, как заметил дракон, была выточена в форме человеческой кисти с выпрямленными неестественно длинными пальцами. Неведомый резчик любовно передал даже чувственные узелки на суставах и браслет из линий ниже ладони, так называемых розелл, каждая из которых, как известно, символизирует тридцать орсолет, которые предстоит прожить.
Сари, нестерпимо синяя, поддевала куски пшена и кидала их в жнивьё. На мгновение она остановилась, оправляя согнутою лапой платок на ушах. Она была так прекрасна, что дракон ощутил укол в сердце нечасто увидишь такую цельную картинку.
Устало и равнодушно она вскользь поглядела на человека и леопарда, неустанно продолжая приговаривать деревенским голосом свой свистящий призыв. Поле молчало, но вдруг в один миг утихли насекомые. Жестокий Орс сверкал над головами работающей Сари и столбиками стоящих других двух фигур.
Цок. Цок. Цоки Сказала она, швырнув такой крупный шматок пшена, что в воздухе поплыл дурманящий запах сваренных в крови и жире зёрен.
Стрекотнуло у её лап в траве. Смолкло. Вылетела пёстрая жёсткая птичка, похожая на подброшенную игрушку, и скрылась у самых юбок кормилицы. За полминуты затихшее поле вспыхнуло яростными голосами маленьких птиц. И страшный смерч пёстрых тел взлетел, роем поднявшись над полем, свечкою покружил и накрыл Сари.
Повинуясь закону неожиданности, Всеволод отшатнулся и тут же шагнул к скрывшейся за неистовствующей живой массой птиц Сари, но, встревоженно оглянувшись на Григория, увидел, что тот успокоенно помотал башкою с лихо приподнятыми ушами.. Для тревоги, стало быть, нет причины.
Ошарашенно глядя на злобно поющих птиц, страстно склёвывающих пшённую кашу, Всеволод так увлёкся, что не тотчас расслышал, как что-то сказал Григорий. Тот повторил:
Крепкие узы
Всеволод взглянул на лепящихся к Сари птиц, перевёл взгляд на подсинённую линию самого западного из холмов и произнёс глуховатым голосом:
Любовь.
Он услышал за спиною тихий смешок.
Пастырь, встретив его отрешённый взгляд, серьёзно пояснил со своим шутовским видом:
Я не про перепёлок.
Виноват?
Вы слыхали, быть может, про славного одного человека, которого наши восторженные предки именовали не более и не менее, как героем, и которого связывали столь крепкие узы, что это раз как-то едва не закончилось для него самым плачевным образом?
Нет.
Совсем не слыхали?
Нет, не слыхал.
Пастырь протяжно вздохнул и помигал зелёными глазами, будто свет сделался уж совсем для него невыносим.
Меж тем, переводя взгляд на Сари, которой не было видно, только изредка взмахивали, показываясь, синие полы её платья, проговорил леопард, он был ох сила человек. Благородный, знаете, такой. Однажды дрался доской от кровати, пока доска не сломалась. Знаете, чем его связали те, кто нарушил его уединение?
Всеволод увидел, что Григорий смотрит совершенно ясными глазами, и свет ему вовсе не во вред.
Полагаю, подбирая слова, вежливо ответил настырному приятелю-собеседнику дракон, у тех, кто нарушил это уединение, тоже были причины для волнения.
Пастырь усмехнулся.
Ну пожалуй. Связи и узы вообще вещь запутанная. Ну, да. Интересно всё же. Так его связали, представьте, волосом той особы
Уединение с которой было нарушено? Догадливо спросил дракон.
Да, да! Обрадованно поддержал Григорий. Именно-с.
Он замолчал, указывая почему-то на жёлтые травы, спутанные перепёлками, прибавил:
И волоска этого он порвать не смог. Даже и сказано в старой песне о нём: умрёт, а не порвёт.