На сочинении я специально сел за первый стол, в то время как остальные, в основном, сгруппировались позади аудитории и принялись активно переписывать заранее приготовленные сочинения. Я выучил несколько цитат на все случаи жизни и стал писать так: «Хочется начать сочинение с красивых поэтических строк» Преподавательница, видя, что я не пытаюсь списать, подошла ко мне в самом конце экзамена, прочитала начало текста и проговорила: «неплохо». Так оно и оказалось я вновь получил оценку «отлично».
Но от себя убежать очень сложно и, вскоре после поступления в университет, мне стало очевидно, что в моей жизни не во внешней, а в ее глубинной сущности мало что изменилось. Вначале я исправно посещал занятия и исправно слушал лекции профессоров, некоторые из которых были в своем роде, знаменитостями. Разумеется, пребывание в стенах лучшего университета страны повышало мою пострадавшую в результате несчастного случая самооценку. Во второй половине дня я обычно сидел в библиотеке и читала очень редкие, ранее совсем не доступные для меня, книги по истории.
Помню первую ночь в общежитии. Когда я заселился в комнату, на кровати уже лежали чьи-то вещи, но сосед появился только поздно ночью. И не один. Я делал вид, что сплю и некоторое время слушал раздававшуюся по соседству подозрительную возню. Потом внезапно все прервалось и парень предложил кому-то выйти покурить. Пара покинула комнату, но скоро вернулась. С кровати раздался виноватый голос девушки: « Извини, но ты должен понять, у тебя ведь папа врач». Потом я узнал, что у парня ничего не вышло, а его случайная партнерша, вырвавшаяся из-под родительской опеки, переживала по этому поводу и стеснялась того, что первой проявила инициативу.
На следующий день в комнате поселился еще один сосед и я познакомился с обоими. Ночного неудавшегося любовника звали Володя и был он поляком, родом из Латвии, а второго Вазген. Это был очень вертлявый и картавый юноша, который трещал без умолку и вечно разбрасывал свои многочисленные трусы по комнате, создавая поэтический беспорядок. Вскоре оба стали третировать меня свысока, разговаривая между собою в основном по-английски и переходя на русский исключительно для того, чтобы поругать «русских варваров».
Спустя какое-то время у Вазгена начались сердечные страдания, связанные с неразделенной любовью к некой Виктории Александровне. Он ее всегда так и называл по имени-отчеству, искоса поглядывая своими черными глазами на собеседника и напоминая при этом блудливого кота. Вазген стал периодически занимать у окружающих деньги для того, чтобы съездить в Краснодар, где проживала его пассия. Одновременно произошло заметное охлаждение в отношениях Вазгена и Володи, который прекратил с ним общение на языке джентльменов и нередко, подвыпив, отзывался о своем бывшем приятеле в нецензурных выражениях.
Однажды, когда Володя отбыл на праздники к себе в Ригу, Вазген, видимо за неимением других собеседников, предложил мне слегка выпить. Мы взяли бутылку водки, которую он стал пить из чашки маленькими глоточками, утверждая, что следует «прочувствовать букет». В процессе беседы Вазген решился показать мне фото своей возлюбленной. К моему удивлению, я обнаружил на снимке изображение томно изогнувшегося мужчины лет тридцати. « Да, горделиво заявил Вазген, я из этих, из «голубых», а это Виктор Александрович».
После такого заявление пьянка резко пошла к финалу. « Пан Сашка, не желаете ли меня трахнуть?», скучно ныл захмелевший эстет, лежа на своем ложе. Когда меня стало тошнить и я устремился в туалет, он было встрепенулся, подумав, что его страстные призывы не прошли напрасно, но убедившись в обратном, поныл еще немного и, наконец, утих.
Вскоре выяснилось, что слухи о нетрадиционной ориентации Вазгена давно уже муссировались в кулуарах истфака МГУ. Последней каплей стало публичное высказывание бывшего друга Вазгена, абхазца, который при всех посоветовал запутавшемуся в своих пристрастиях эстету держаться от него и от его подружки подальше.
На следующий день после вышеупомянутого инцидента с абхазцем я встретил Вазгена возле гардероба учебного корпуса, он был слегка бледен, говорил нечетко и качался. Вазген сообщил мне, что принял целую упаковку димедрола и попросил взять его куртку. Гардеробщица вначале подозрительно посмотрела на меня, поскольку я был уже одет, но, когда я указал ей на прислонившийся к колонне призрак Вазгена, без лишних слов выдала одежду несчастного и я повез его на метро в общежитие. Всю дорогу, к негодованию окружающих, Вазген отчаянно блевал. Когда мы, наконец приехали в общежитие и я открыл нашу комнату, Вазген рухнул на кровать и стал жалобно причитать о своей личной трагедии.