Папа, я же люблю тебя, сказала она.
Правда? улыбнулся он. Что ж, это приятно.
Я не шучу, буркнула Даша. Я не хочу тебя терять. Но ты так себя ведешь, словно ты враг.
Врагов тоже надо любить, вырвалось у Олега.
Перестань, попросила Даша. Попытайся вырваться из тумана своих предрассудков, ведь у нас и правда совсем другая жизнь.
Я успел заметить, улыбнулся Олег. Ладно, прости меня, если я был груб. Господь с вами.
Он перекрестил ее и поцеловал в лоб.
Теперь ему надо было поскорее избавиться от той досады и раздражения, которые им овладели в разговоре с молодыми людьми. Шагая домой по поскрипывающему снегу, он снова и снова возвращался к разговору с дочкой и ее парнем, искал новые аргументы и досадовал не то, что повел себя не так спокойно, как хотел вначале. Он ведь не должен был с ними спорить и вышел на спор даже против своего желания. Конечно, в этом споре он уже ничего не мог им доказать, он уже успел понять, что в нынешнее время споры рождают только раздражение, а давно уже не истину.
Это тетка или дядька? услышал он вдруг язвительный вопрос.
Дорогу ему загораживали трое подвыпивших субъектов. Трудно было понять, чего они шлялись в этот морозный вечер, но им явно не хватало острых переживаний, и они их искали.
Спорим, что тетка? сказал один.
Проверить это можно только одним способом, рассмеялся второй.
А третий вдруг вынул нож, отчего Олег невольно похолодел. Готовность молодых людей к необдуманным поступкам была очевидной.
Раздевайся, борода, приказал он, вызвав взрыв смеха у товарищей.
Спокойно, ребята, сказал Олег. Для таких шуток сейчас вроде холодновато.
А ты попрыгай, посоветовал ему третий, поигрывая ножом.
Вы же не хотите, чтобы я простудился, пробормотал Олег, чувствуя, что никак не может сформулировать свое общее состояние.
Самый тупой из хулиганов, решив, что пришло время действовать, поднял какую-то трубу и шагнул к Олегу. Тот внутренне сжался, ожидая удара, но тут налетел кто-то со стороны и крепко врезал хулигану в ухо, так, что тот вскрикнул и упал. Без разговоров налетевший повернулся и ногой ударил другого хулигана. Третий взвыл, вскидывая руку с ножом, но неожиданный помощник вдруг тоже выхватил нож.
Ну чего, мля, давай потанцуем!.. прохрипел он.
Третий застыл.
Фома, пролепетал он испуганно. Да мы ничего, мы просто
Еще раз к попу приставать будете, замочу козлов!.. Врубаешься?
Да мы не знали, бормотал третий, помогая подниматься своему тупому товарищу. Мы так только, попугать
Пшли вон, шикнул на них Фома и повернулся к Олегу.
Хулиганы, поддерживая друг друга, поспешили ретироваться. Олег же стоял сжавшись и не мог понять, что произошло, все еще ожидая неприятностей. Фома улыбнулся ему, сверкнув фиксой, но его небритая и помятая физиономия симпатий не вызывала.
Здорово, батя, сказал он.
Добрый вечер, осторожно отозвался Олег.
Ты не баись, эти бакланы тебя больше не тронут. А тронут, так я им хвосты пообрываю
Спасибо, только и нашел сказать Олег.
Ладно, махнул рукой Фома. Пойду я, меня кореша ждут Удачи тебе, батя.
Да и тебе, отозвался Олег, кивнув тому на прощание.
Приходя в себя по дороге домой, он пытался вспомнить этого Фому, но так и не смог этого сделать. Если тот узнал на улице священника и даже защитил его, то непременно должен был хоть раз посетить храм, да и лицо у него было запоминающееся, но сколько Олег его ни вспоминал, так и не вспомнил.
4
Тя убо молю единаго благаго и благопослушливаго: призри на мя, грешнаго и непотребнаго раба Твоего, и очисти мою душу и сердце от совести лукавыя, и удовли мя силою Святаго Твоего Духа, облеченна благодатию священства, предстати Святей Твоей сей трапезе и священнодействовати Святое и Пречистое Твое Тело и Честную Кровь.
Молитва иерея перед Великим ВходомКогда отец Олег много лет назад в первый раз в жизни служил литургию, у него дрожали колени. Для него совершение этой службы было проникновением в глубинный смысл бытия, прикосновением к вечности, воплощением чуда. Это переживание, хотя и в меньшей мере, сопровождало его всю последующую жизнь, так что даже теперь, спустя почти двадцать лет, он, как и прежде, ощущал благоговейный озноб в теле. Это замечалось со стороны, хотя бы в дрожащем голосе его возгласов, и оценивалось по-разному. Диакон Петр его переживания вполне уважал, хотя и называл иронически «дребезжанием», а отец Роман как-то снисходительно заметил во время совместной службы: