Дети, сказала «графиня» и поманила их пальцем.
Здравствуйте, в один голос, наперед зная, что их сейчас ждет, они вежливо поздоровались.
Вы что, новые жильцы что ли? Что-то в первый раз вижу
Да, мы новые. Но м ы и до войны жили в Ленинграде.
Теперь она должны была сказать: «Ах, какие вы хорошие, какие воспитанные!» Но старуха спросила:
Так вы что же, в каком дворе живете?
В последнем
А-а А что вы здесь гуляете? Гуляли бы в своем дворе.
Вот так, так! Это было неожиданно. Но взрослым нельзя грубить, и Роальд, плотно сжав носки ботинок и ни в коем случае не кладя руку в карман, обстоятельно объяснил:
Мама говорит, что в том дворе нельзя гулять, там помойка. Она велела нам в садик ходить.
Ах, мама! А где ваша мама? Она сейчас на работе.
Так, так А вы в какой же квартире живете?
В восемьдесят девятой.
Это по четырнадцатой лестнице?
Да. А почему вы спрашиваете?
Потому, мальчик, что я зайду к вашей маме. Мне с ней поговорить надо
И старуха встала. Но внезапное предчувствие беды охватило детей так сильно, как только дети и старики могут угадывать неотвратимое.
Но ведь нам же мама сама велела в садик идти! Почему вы Нет, девочка, что ты, глупости какие! Я совсем не за тем. Я только зайду спросить, не продаст ли мама вашу кошку
Если бы она закричала: «Нет, паршивцы, вы не смеете гулять в моем саду!», затопала бы на них ногами, отодрала бы за уши все это только в страшном сне могло бы присниться, и все-таки не было таким потрясающим кошмаром! Беспрестанно дергающая за веревку Мурка в течение всего разговора как бы вообще не была в поле зрения зловещей старухи. Прозрачные, обозначенные только черной подводкой глаза и не глядели на нее. И вообще, купить кошку их кошку! Нет, это невозможно! Это была угроза больше той, перед которой можно отступить, заплакать, проявить слабость. И сдерживая охватившую их дрожь, дети вступили в борьбу. Флора подхватила Мурку на руки, а Роальд, весь напрягшийся, даже приподнявшийся на цыпочки, будто подросший мгновенно, сказал:
Эта кошка не продается. Пожалуйста, не ходите к нам! Мама не продаст
Продаст, продаст. Еще как продаст! Сейчас время голодное. А вас кормить надо вон какие тощие. Дам ей пару килограмм пшена и, как миленькая продаст
И старуха уже шла от скамейки, на ходу договаривая: «А надо будет, и маслица дам» Ужас! Кошмар! Пшено! Маслице! Что делать? «Когда животное в доме, его надо кормить, а если нечем кормить, так незачем и держать!» вот они эти слова, вот залог неотвратимого предательства Ады! Все кружилось у них в головах. Бешено бились сердца! В четыре руки держали они Мурку, не в силах оторваться от нее. Слезы уже текли по лицу Флоры и, глотая их, она клялась:
Я никогда не буду есть эту кашу! Я умру лучше! Роша-а! Я ни-ког-да-а-а-
Она не продаст. Она не продаст! твердил Роальд. Если она это сделает, мы убежим! Вот! Возьмем Мурку и убежим!
А она без нас
А мы, давай, будем прятать ее
Нет, она не продаст, Роша. Пойдем домой, может, она пришла уже!
Так бестолково строя всякие планы, каждую минуту твердя: «Она не продаст!», потому что только это вселяло в них силы, Флора и Роальд, уже не решаясь идти дворами, не отрывая рук от прямо-таки озверевшей кошки, на заплетающихся ногах двинулись в черноту длинной арки, соединяющей их двор с садиком. Прежде они боялись ходить этим путем, но сейчас так враждебен показался им весь мир, что пустая тьма извивающейся арки уже не могла их устрашить. А перед глазами плыло лицо матери и, странное дело, это лицо было только добрым, оно обещало защиту, но сомнения грызли душу и боролись с призраком доброты
Нет, Ады еще не было дома. Им было ведено гулять до ее возвращения, а когда она придет точно неизвестно. Они не могли больше ничего: ни гулять, ни стремиться в другие пределы, ни стоять на месте, ни разговаривать друг с другом. Кошке вконец надоело сидеть на руках у Флоры и, внюхиваясь в сладковатый запах помойки, она отчаянно мяукала и царапалась.
Ну, чего, чего ты, дура какая-то, последними словами честила ее Флора, сиди, говорят тебе, не понимаешь что ли?
А Роальд, уставясь в одно ему ведомое, беззвучно шевелил губами, сжимая кулаки, ссутулившись, подогнув коленки, выхаживал взад-вперед; и если бы мог увидеть его сейчас Залман, он поразился бы тому, как похож на него его непохожий сын.