Типичный выпускник военного летного училища произносил несложные фразы, например: «My name is». Правда, этим дело и ограничивалось. Больше было не нужно, да и незачем.
Служба молодого летчика начиналась с должности «второго пилота». Второй пилот сидит в правом кресле или слева от командира экипажа, если смотреть на кабину летчиков с земли.
По-английски его называют «co-pilot», что при некотором насилии над русским языком переводят, как «ко-пилот» или даже «со-пилот». Напоминает слово «со-трудник», или даже «со-участник» и «со-участие». Второй пилот «соучастник в управлении воздушным судном», но в хорошем смысле этого слова.
Иногда амбивалентность и дихотомия восприятия берут свое. Положительный лексический окрас «соучастия в управлении полетом» в одно мгновение проскакивает точку бифуркации, попадает на «неправильную колею» и скачкообразно превращается в «соучастие в летном происшествии». Черное сменяет белое, и наоборот. Время меняет обстоятельства. Подобное «превращение» становится не курьезным случаем семантической интерпретации, а печальным фактом бытия, допустившего неожиданный сбой
Невозможно преодолевать тысячи километров между Страной Советов и Африкой, разговаривая с диспетчерами воздушного движения только по-русски. Правило «язык до Киева доведет» давало сбои, хотя русский официальный язык ООН, наряду с английским, китайским, французским и испанским. Однако за пределами этой организации русский язык использовался по большей части в зоне советского влияния в странах «социалистического лагеря»44.
Многочисленные советские военные, гражданские и прочие технические советники отправлялись в дружественные страны в «интересные командировки» и щедро делились знаниями и опытом.
Советники делились нематериальным богатством знаний, а Страна Советов распахивала двери «закромов Родины».
Материальное «бытие» определяет нематериальное «сознание», говорили приверженцы теории диалектического материализма.
Поможем друзьям пройти по пути строительства социализма и коммунизма, призывали партийные иерархи.
Советникам было непонятно, когда это строительство завершится в самой Стране Советов, которая согласно официальной политической калибровке добралась до этапа «развитого социализма».
«Хоть убей, следа не видно. Сбились мы, что делать нам? В поле бес нас водит, видно, да кружит по сторонам», констатировал Пушкин.
Поэт прозревает будущее сквозь плену настоящего. Гениальный поэт видит на века вперед. Нет сомнений, что Пушкин гений.
Ремонт, затянувшийся в квартире, раздражает. Затянувшееся строительство дачи еще хуже. Уже потрачено много денег, а скорость их «утекания» набирает обороты и становится пугающей. «Черная дыра» видна, а конца и края строительству не видно.
«Обнадеживающие перспективы» удручают. Особенно, когда становится ясно, что перспектива достигнуть горизонта настолько же воображаемая, как и сама линия, что соединяет землю и небо. Всегда и никогда одно и то же, только знаки разные. «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью»45, но сказка миф, явленный в материальной очевидности.
Одним словом, «великий и могучий» был, конечно, востребован, но летчикам требовалась помощь в общении с наземными службами за границами советской страны. Эта помощь называлась «бортовым переводом», или сокращенно «борт-переводом».
В начале 80-х слово «имидж» не использовали. В ходу было слово «образ». Так и говорили: « (Светлый) образ советского человека».
В таком словоупотреблении присутствовал парадокс. Понятие и слово «образ» достались нам из религиозного лексикона. С религией в Стране Советов не дружили.
Религия это опиум для народа, повторяли большевики вслед за Марксом.
Однако «образ» проскочил цензуру «социалистической морали» и попал в советский светский лексикон. «Образ» советского человека изначально предполагал некую сакральность.
Нынче говорят:
Строительство социализма и коммунизма было некой формой религиозной практики.
Партия заменяла собой институт Церкви, соглашаются многие. Первичные партийные организации стали местом сбора прихожан от марксизма-ленинизма.