Замотался, сделаю, уже с улицы кричал Кузьиванов.
Обратно ехали без участкового.
Арзо, сказал председатель, я это делаю по просьбе Ансара. Он рекомендовал. Так что не подведи меня, я за тебя поручился Кстати, от Нины привет, она мне двоюродная сестра.
На эту ночь разместили Самбиева в гостинице колхоза. До ужина он долго мылся в душе, потом оделся во все новое рабочую одежду, вплоть до сапог.
Наутро в кабинете главного экономиста выяснилось, что Света выпускница Ярославского филиала Тимирязевской академии, поэтому они быстро нашли тему для разговора, долго пили чай и только к одиннадцати часам приступили к работе.
Самбиев поражен: учет запущен, произволен и не стыкуется по многим статьям, анализ только годовой и тот по трем показателям, без калькуляции себестоимости, без расшифровки по отраслям и видам продукции. Словом, колхоз был дотационный и жил припеваючи. Ныне картина иная: дотации целевые, только на капстроительство, самоокупаемости нет и при таком подходе быть не может.
К обеду приехала Нина. Прямо в кабинете ели чеченские жижиг-галнаш, распространяя по конторе пряный запах чеснока и жирного бульона.
А вечером Самбиева и всю отобранную документацию уазиком доставили в Столбище. В селе много нежилых домов, однако для присмотра и обихода его поместили к двум бабкам.
Бабушки оказались хлебосольными, в такой же степени и болтливыми. Арзо поставил на стол две бутылки водки, подарок Нины. После опорожнения их (а пил в основном он один) перешел к бражке, и допоздна разговор только о комендатуре, (бабульки не знают, что он оттуда), о страхе перед ее обитателями и просьбах жителей во все инстанции убрать эту гадость подальше.
На следующее утро проснулся поздно: тело ныло, как и ветер за окном. Арзо глянул на улицу вмиг отрезвел: прямо перед ним зияет комендатура. Штор нет, только на сельский манер, по середине занавеска. Это его не устраивает, боясь выглядывать, используя сподручные скрепки, тщательно замуровал окно простыней.
Первоначальный замысел Арзо упорядочить всю учетно-аналитическую документацию колхоза за две недели выполнить невозможно, и он мечтает хотя бы справиться с производственно-финансовым планом на будущий год.
Режим дня жесткий с восьми утра до шести вечера труд, с часом на обед; потом ужин с бражкой, телевизор, спокойный сон. Через пару дней от бражки горькая изжога и сильные боли в нездоровой печени. Стал спать трезвым не может, кошмары мучают его, и постоянно одно и то же: он спит в комендатуре, а его пытаются задушить эти страшные, маленькие доходяги, полумертвые тени. С ужасом пробуждаясь, он боится вновь заснуть, и все же дремота одолевает, и еще не заснув, только в полусне, будто воочию, вновь обступают его эти беззубые твари. Чтобы хоть как-то избавиться от этого кошмара, он даже по ночам, до ряби в глазах, работает, под утро засыпает и вновь ужас он боится спать, он со страхом смотрит, как спешит секундная стрелка, неумолимо подталкивая его к тяжелому испытанию, к жизни в комендатуре.
Изнурен Самбиев. И все-таки жизнь однообразной не бывает, в субботу, к обеду на рейсовом автобусе приезжает Света.
Я этим же рейсом обратно, сообщает она и, стесняясь, выкладывает на стол гостинцы пельмени со сметаной и бутылку крепленого вина. У нас ничего порядочного не достать, извиняется она за спиртное.
Смирнова не пьет, только пригубляет. Зато Самбиев усердствует, под хмельком осмелев, разглядывает девушку: она щупленькая, миниатюрная, с тонкой кистью, с не очень развитой рельефностью тела. Арзо отмечает, что в отличие от прошлого раза, Света готовилась к встрече запах духов, завитушки из русых волос, тени на серых, по-детски добрых глазах. Крепленое вино, как умудренная женщина обманчиво: пьется со сладостью, отдается болью. После второго стакана Самбиев думает: «А зачем она приехала, если не для этого?» и начинается позабытое желание, пошлые разговоры, рукоприкладство, попытки поцеловать. Насилу вырвалась Смирнова, со слезами ушла. В первый раз Арзо покинул двор, на остановке, среди людей, извинялся, она просила его уйти, не позорить перед знакомыми.
Вернувшись, он допил вино, до вечера крепко спал, а ночью терзался, как в искупление еще усерднее работал.
Вторая неделя пошла мучительно тяжело ему: не днями, а часами считает он время до возвращения в комендатуру. От усталости и нервного расстройства работа не клеится, и в дополнение ко всему еще он боится не успеть даже промфинплан завершить. И тут вдруг хозяйки пронюхали, кто он такой, да откуда (деревня есть деревня ничего не скроешь). Забелела хлорка от его кровати до туалета и кухни, дышать невозможно, глаза, нос щиплет. При его виде бабки крестятся, прячутся, образами и иконами жилье спасают, а в комнате Арзо аж во всех углах свечи, следом чем-то кадят воздух.