Ну, прощай Белград!
Было под вечер. Осмотрев немногочисленные храмы Белграда и не найдя в них ни особенных древностей, ни великолепия, присущего даже некоторым русским богатым сельским церквам, супруги Ивановы возвратились к себе в гостиницу, но лишь только стали подниматься по лестнице домой, как на площадке столкнулись с евреем- менялой. На двух имеющихся на площадке стульях меняла расположился с каким-то линючим тряпьем и, вытащив из кучи что-то рыжевато-красное, потряс им перед Николаем Ивановичем и воскликнул:
Самова древнего желетка от самого древнего сербский царь! От девятой столетий! Купите, ваше превосходительство!
Ничего нам не надо! Ничего. Пропустите, пожалуйста! оттолкнул его тот, проходя в коридор гостиницы, но еврей бежал за ним сзади, совал Глафире Семеновне в руки кинжал в бархатных ножнах и предлагал:
Купите, мадам, супругу для кабинет! Дамаскова сталь ятаган от янычар. Янычарскова кинжал и всего только сорок динаров бумажками.
Зачем нам такая дрянь? Этой дряни у нас и в Петербурге на толкучке много, сказала Глафира Семеновна, сторонясь от еврея, и вошла в отворенную мужем дверь своего номера. Вот неотвязный-то! Сюда прилез, прибавила она.
А еврей кричал из-за двери:
Таково янычарсково кинжал в Петербурге на толкучке? Пхе Приедут господа англичане мне сто динаров дадут, но я хотел услужить для хорошего русского соотечественник. Мадам! Хотите самова лучшего турчанский головной убор?
Супруги ничего не отвечали, и еврей умолк.
Как он мог узнать, где мы остановились? удивился Николай Иванович. Ведь мы не говорили ему своего адреса.
А у извозчика. Помнишь, он вышел нас провожать на улицу и стал что-то по-сербски расспрашивать извозчика, догадалась Глафира Семеновна. Ну, надо укладываться, сказала она, снимая с себя пальто и шляпку. И для кого я наряжалась сегодня, спрашивается? Кто меня видел? Нет, я от братьев-славян уезжаю с радостью. Совсем я разочарована в них. Ни сами они не интересны, и ничего интересного у них нет.
А вот болгары, может быть, будут интереснее сербов. Ведь в сущности настоящие-то нам братья те, а не эти. Эти больше как-то к немцам льнут. Почти все они знают немецкий язык, мебель и постели у них на венский немецкий манер, указал Николай Иванович на обстановку в комнате. И даже давешний самый лучший их ресторан немецкий. Ведь белобрысый-то давешний буфетчик, что за стойкой стоял, немец. Нет, я уверен, что болгары будут совсем на другой покрой.
Ну, прощай Белград!
Глафира Семеновна сняла с себя шелковое платье и принялась его укладывать в дорожный сундук. Николай Иванович, помня наставление звонить три раза, чтобы вызвать кельнера и потребовать от него счет, позвонил три раза, но явилась косматая «собарица».
А где же кельнер ваш? Я три раза звонил, спросил он. Ну, да все равно. Счет нам, умница, мы уезжаем часа через два.
«Собарица» таращила глаза и не понимала.
Счет, счет повторил Николай Иванович, показывая на ладони, как пишут. Счет за соба[34], за еду, за чай, за кофе Поняла?
А! Мастило и перо! Добре, господине, кивнула она, убегая за дверь, и через минуту явилась с чернильницей и пером.
Да разве я у тебя это спрашивал? Ступай вон! крикнул Николай Иванович на «собарицу» и отправился вниз к швейцару за счетом.
Через несколько времени он явился, потрясая листиком бумажки.
Рачун вот как счет называется по-сербски, проговорил он, показывая жене. Вот тут напечатано.
Ну что, сильно ограбили? спросила жена.
Нет, ничего. За свечи и лампу два динара поставили, за вчерашнюю еду и чай восемь динаров, а за прислугу и постели ничего не поставили.
Еще бы за эдакую прислугу да что-нибудь ставить!
Но зато за отопление целый динар поставлен.
Как за отопление? Мы даже и не топили.
А давеча утром-то малец в опанках связку дров притащил вот за это и поставлено. «Ложенье» по-ихнему. Тут в счете по-сербски и по-немецки. «Хицунг ложенье». Ну да черт с ними! Только бы поскорее выбраться отсюда. Я через час заказал карету, поедем на железную дорогу пораньше и поужинаем там в буфете. Авось хоть в железнодорожном-то буфете нас получше покормят!
Поезд, отправляющийся в Софию и Константинополь, приходил в Белград в девять часов с половиной, а супруги в семь часов уезжали уж на железную дорогу. Вытаскивать в карету их багаж явился весь штат гостиничной прислуги, и, что удивительно, даже тот «кельнер», которого Николай Иванович не мог к себе дозвониться, суетился на этот раз больше всех. Он оттолкнул «собарицу» от Глафиры Семеновны, стал ей надевать калоши, вырвал из рук у Николая Ивановича трость и зонтик и потащил их с лестницы. Карета была что вчера и сегодня днем, на козлах сидел тот же длинноусый возница в бараньей шапке. Прислуга от усердия буквально впихивала супругов в карету. Наконец, все протянули руки пригоршнями и стали просить бакшиш. Виднелись с протянутыми руками лица, совершенно незнакомые супругам. Николай Иванович, наменявший уже в дорогу никелевых монеток по десяти пара, стал раздавать по три, четыре монетки в руку, а швейцару сунул динар, за что тот наградил его превосходительством, сказав: