Но где же чистая-то публика! Ведь сидит же она где-нибудь! Я только двух дам и видела на улице.
Наконец возница остановился около лавки с вывеской: «Сараф». Тут же была и вторая вывеска, гласившая: «Дуван»[23] (то есть «Табак»). На окне лавки лежали австрийские кредитные билеты и между ними русская десятирублевка, а также коробки с табаком, папиросами, мундштуки, несколько карманных часов, две-три часовые цепочки и блюдечко с сербскими серебряными динариями.
Сафар, сафар! твердил Николай Иванович, выходя из экипажа. Сафар. Вот как меняла-то по-сербски. Надо запомнить.
Вышла и Глафира Семеновна. Они вошли в лавочку. Запахло чесноком. За прилавком сидел средних лет черный как жук бородатый человек в сером пиджаке и неимоверно грязных рукавчиках сорочки и, держа в глазу лупу, ковырял инструментом в открытых часах.
Молим вас менять русски деньги, начал Николай Иванович ломать русский язык, обращаясь к ковырявшему часы человеку.
Разменять русские деньги? Сколько угодно. Люблю русские деньги, отвечал с заметным еврейским акцентом чернобородый человек, вынимая из глаза лупу и поднимаясь со стула. У вас что, сторублевова бумажка?
Вы говорите по-русски? Ах, как это приятно! воскликнула Глафира Семеновна. А то здесь так трудно, так трудно с русским языком.
Я говорю, мадам, по-русски, по-сербски, по-немецки, по-болгарски, по-итальянски, по-турецки, по-французски, по-венгерски поклонился меняла. Даже и по-армянски
Ну, нам и одного русского довольно, перебил его Николай Иванович.
Нет, в самом деле, я на какова угодно языка могу Я жил в Одесса, жил в Константинополь Ривка! крикнул меняла в комнату за лавкой, откуда слышался стук швейной машины. Ривке! Давай сюда два стул! Хорошие русские господа приехали! Так вам разменять сторублевова бумажку на сербская бумажки? Сегодня курс плох. Сегодня мы мало даем. Не в счастливый день вы приехали. А вот позвольте вам представить моя жена. По-русскому Софья Абрамовна, указал он на вышедшую из другой комнаты молодую, красивую, но с грязной шеей женщину в ситцевом помятом платье и с искусственной розой в роскошных черных волосах. Вот, Ривке, наши русскова соотечественники из Одесса.
Нет, мы из Петербурга, сказала Глафира Семеновна.
Из Петербурга? О, еще того лучше!
Ривка поклонилась как институтка, сделав книксен, и стала просить присесть посетителей на стулья.
Стало быть, вы русский подданный, что называете нас своими соотечественниками? спросил Николай Иванович, садясь и доставая из кармана бумажник.
О, я был русскова подданный, но я уехал в Стамбул, потом уехал в Каир, потом уехал в Вена Я и сам теперь не знаю, какой я подданный, отвечал меняла улыбаясь. В самом деле, не знаю, какой я подданный. Жена моя из Румыния, из Бухарест, но говорит по-русски. Ривке! Говори, душе моя, по-русскому.
Теперь в Петербурге очень холодно? задала вопрос Ривка.
Да, когда мы недели полторы тому назад уехали из Петербурга, было десять градусов мороза, отвечал Николай Иванович и вынул из бумажника сотенную новенькую бумажку.
Еле вырвались
Вам что же: серебром выдать, золотом или банковыми билетами? спросил меняла, любуясь на новую сторублевую бумажку.
Николай Иванович замялся.
Да куда же все серебром-то? Это уж очень много будет. У меня и в кошелек не влезет, отвечал он. Дайте золотом, серебром и билетами.
А по скольку? Здесь в Белграде курс разный! На золото один, на серебро другой, на кредитнова билеты третий. Золотом дают сегодня за сто рублей 263 с половиной динара, серебром 266, а билетами 270.
Бери билетами и серебром. Ведь это же выгоднее, сказала мужу Глафира Семеновна и спросила менялу: А билеты везде берут?
Везде, везде, мадам. Как в России ваши кредитные билеты везде ходят отлично, так точно здесь билеты сербского банка. Разумеется, вам и билетами выгоднее платить. Я вам дам так: на десять рублей серебром, а на девяносто билетами, обратился меняла к Николаю Ивановичу. И так как вы мой соотечественник, то и серебро и билеты буду считать по 270 динаров за сто. Это я делаю для того, что люблю русских.
Ну, давайте.
Едан, два, три начал отсчитывать меняла, звеня серебряными динарами. Седам, осам, девет еданаест, дванаест, тринаест двадесять, двадесять и едан, двадесять и два Тут вот есть с маленькова дырочки, но в Сербии и с дырочки серебряные динары ходят, сказал он и, отсчитав серебро, полез в ящик прилавка за билетами.