Меня только Коленька. Других вариантов я не рассматриваю.
Меня, девушку, он вскоре сзади, ну и что мне на это руки у меня в кольцах, кольца вбиты в скалу, мне не дернуться, его пылкость во мне все, надеюсь, перевернет!
Коленька дерет меня сзади и для нас рассевшийся полукругом оркестр упоенно играет. Из семидесяти музыкантов оркестр!
Захваченные нашим сношением, смычками они неистово, от дудения своих труб нездоровыми им вскоре лежать, Коленька не успокаивается, и они в нарастающей вспышке за Коленькой, пожарище у скалы! вспыхнув, загорелось и у огня вид не постный, новыми вспышками он взметается! выбивающийся из сил обладание мною не ослабляет, в бесчинстве фееричной случки гремит остервенелая музыка, я убывающе покрякиваю приятности не лишено.
Рапсодия пожара посвящается девушке, которой все мало. Мне-то хватит в невменяемом состоянии у нас не я, а мой Коленька, он мне люб! со мной он бывает груб, но на мне ни царапины, внутри, вероятно, что-то рассечено, но что не видно, тому я не придаю, непомерный у Коли энтузиазм.
От скалы меня откует и на носилки. Меня на них разместит и толчком ноги их на скатывание.
Понесусь на них к равнине, к зазеленевшим садам, одному Коленьке носилки вниз не снести, и он меня так, спортивным спуском. Не старческим же сопровождением под ручку ему меня спускать. Уронил бы он нашу молодость, духом тления ее отравил; в ночном чепце я шамкаю, чтобы Коленька не шумел, мое засыпание ты, Коленька, чем это там покрушил? Пищущей машинкой об стол громыхнул? Взор у тебя, Коленька, мутный. Красненького вина ты испил? Выпившим ты посиди, попечатай, но почему на машинке? с технологиями она соперничества не выдержала и сколько она у нас на антресоли, полвека где-то? Снять и на свалку было бы надлежаще, но ты ее на стол, лист бумаги в нее вворачиваешь, статью на ней думаешь напечатать? А печатать за компьютером тебе пищу для моего ума я найти не стремилась, но ты, Коленька, ее предоставил и, порассуждав, я не исключено, что разберусь.
Четырнадцать бутылочек красненького. Говоришь, что они на кухне, в шкафчик над раковиной тобой уложены, а откуда они взялись твоему зимнему отдыху они поспособствуют, а взялись они не для отдыха, а для работы, разумеется, Коленька, вино тебе для замечательного писательство твоего, а взялось оно с продажи компьютера, полагаю.
Углубившись в себя, определился ты неразмыто: компьютер продать, вина набрать, перед опьянением и падением дай мне, Коленька, на тебя полюбоваться, на высокий твой лоб испуганно повзирать, ой, не дурак ты, милый, а не будучи дураком, ты, Коленька, меня бросишь со мной ты состарился. От меня тебе не омолодиться, но ты менее великовозрастную потрахаешь, свежести отхватишь и в меня впрыснешь, твой дряблый пенис со свежестью шприц. В меня разрядись, и я посвежею, а от посвежевшей чего тебе уходить, моя обвислая затхлостью влияет на тебя дурно, но поимев меня следом за упругой, меня ты регенирируешь, и у нас все пойдет по-прежнему, обычным порядком, непроходимое болото наше с тобой бытие? Ну статью о нем напиши на пищущей машинке ты о чем настучать вознамерился?
О сгнивших овощах, сгнивших фруктах и одобрении утвержденных правительством антикризисных мер?
За государственный подход в расписывании создавшейся ситуации «Бийский рабочий» твою статью
В «Бийский рабочий» ты ее не отошлешь?
И печатать не станешь? Ее вынашивал, ею дышал, но рассосалось? Машинку тебе, получается, нужно назад на антресоль, и ты, Коленька, ее без огорчений, писательство в тебе пересохло, ну и в жопу его, писательство, нечто все же напишешь?
Утешающее письмо?
По поводу неплохо проведенных годов, с аппетитом съеденном пуде соли, тебя соблазнил я бестолковой девчонкой, а покидаю умудренной старушкой
Мои фантазии меня пугают. Ну что я итоги-то подвожу? старость, одиночество, гроб я молода и у меня любимый, я еду к нему в Бийск и у волосах у меня прошедшая через его золотые руки заколка лифчик он с меня снял, чтобы с заколкой, возвращенной им к жизни, позабавляться. Грудки мои покусать. Крепенько ты меня, Коленька, больно мне! сжимающие зубчики чувствительно меня, милый я беззащитная женщина! Твоя женщина, Коленька!