гАрмоНиЯ
Гармония она, она сама,
поэтому не надо ей письма
губами на заплаканном окне,
она сама гармония,
во мне.
Не выдумав ни шанса на ответ,
в шкафу моём рассыпался поэт,
продолжив, бедолага, жить сполна:
молекулами ведает
она
«Вы поменяли фото в профиле »
Вы поменяли фото в профиле
и все миры закатастрофили,
они, как эта голова,
температурят и взрыва
Но не жалеют о развитии,
достигнут пик они Вас видели!
А Вы склонились к миротрофии
и поменяли фото в профиле.
Вы поменяли фото в профиле,
и в белых сливках, в чёрном кофе ли
родились новые миры
для продолжения Игры.
Игра идёт не по заданию,
и Вы склонились к мирозданию,
для этих строк в Мефаустофиле
Вы поменяли фото в профиле.
Легковь
Так просто сделать пьяный шаг
в трясину, в жуткий бред.
Так сильно хочется дышать
и видеть волю, свет
В краю болот нетрезвый ход
он верный, напролом.
Бухал весь век лесник Федот.
Но я не под бухлом.
Я под убийственной красой,
изящной на изгиб.
Взглянул, отпил и влип косой,
с хвостом, с ушами влип.
Так сложно выбраться назад,
нет силы, нет причин.
Так слабо верится, что ад
вокруг меня шкворчит.
Скорее, ад оставлен там,
на воле, на свету,
где влаги не было мечтам,
хоть пил я красоту.
Взглянул, не вытерпел, шагнул.
Туда куда влекло,
и потому душе ко дну
спускаться так легко.
Остров
Это не «влюблённость»,
и не та «любовь»,
нет же это остров,
голый, в океане,
где мальчонкин Хронос
напрямил углов
из раздумий острых
о девчонке Ане.
Махонький шалашик,
скромный островок
в тихом океане
чокнутой планеты
До «чужих», до «наших»
сто и сто дорог,
ноль и семь гаданий,
тщетных, по воде-то.
Это не влюблённость,
не любви куплет,
это волны-плечи
в сговоре с песками,
и мальчонке Хронос
подарил рассвет
из мечтаний вечных
о русалке Ане.
«Господь играет в баскетбол»
Господь играет в баскетбол
моей пустой башкой,
башка послушно бьётся в пол
расчерченный такой
Господь играет не один,
с четвёркой ангелков,
а против них квартет ундин
и Грешная Любовь.
Свисток и свита в стороне
командуют игрой,
то задремать позволят мне,
то сразу баскетбой.
На всех трибунах семь людей,
не очень важный матч.
Там нет возлюбленной моей,
хоть радуйся, хоть плачь.
Упал, вскочил, попал в кольцо,
в другое, вновь ничья
Какое может быть лицо
у старого мяча?
Какая может быть любовь?
О чувствах колобка
и то печется колобовь,
находится мука.
Но чем же я не колобок?
А тем, что я не хлеб
Мной каждый день играет Бог
и той команды кэп.
Ундины жарят ангелков,
а те, в ответ ундин.
Господь и Грешная Любовь
ничьи, один в один.
Когда я глухо стукнусь в пол,
сдуваясь и шипя
судья продолжит баскетбол
моим похожим «я».
Но дайте ж мне тогда вдвойне
мячты и полусна,
в которых кто-то обо мне
грустит с трибуны «А».
«В её улыбке и молчании»
В её улыбке и молчании
я разрушаюсь всё отчаянней,
и это лучше эволюции,
когда века и смыслы куцые.
В её молчании улыбчивом
понятен буду я всё шибче вам,
как если б сути нализаться, мням,
но это болт цивилизациям!
Её улыбка и молчание
увы, не вызовут врача ко мне,
и сами вылечат, без вызова,
а эскулапам тоже лысого
Она молчит и улыбается,
а мне туда-сюда летается,
живётся мне от века к вечному,
как бегунку по шву сердечному.
«Тряси, тряси меня, трясина»
Тряси, тряси меня, трясина,
тебе не надо ведь бензина,
пока трясётся на крови
тряси меня, трясина рви.
Храни, храни меня, мой Боже,
раз до сих пор не изничтожил,
раз так тепло в сырой тени
храни, пока не хорони.
Люби, люби меня, малышка,
когда моя тупая книжка
воткнётся в память уголком,
люби, люби меня потом.