Щедровицкий Дмитрий Владимирович - Мой дом бесконечность стр 8.

Ищет галка оттаявший грош,
Свищет поле на сотни ладов,
Города окунаются в дождь,
Очищаются от холодов,
Скоро снова меня поведешь
По дороге без слов и следов
И китайских садов фонари
Сизари за окном у меня,
Но зажги свой закат, говори
На заре уходящего дня,
Потому что горит изнутри
И грозит распаяться броня.

О самый овраг спотыкались дома
Причудливые сосуды печали,
Зарей закупоренные дотемна,
И гордые тучи ландшафт венчали.
И он почерневший за зиму сосуд,
Наполненный винной виной предчувствий,
Воочию видел: его несут
Распить и разбить в одичалом хрусте
Кустов придорожных и слов сухих,
Какими обменивается прохожий
Со встречным случайным.
Он чувствовал кожей
Древесно-шершавую сухость их.
Темнело, и тучи слетались на пир,
А он на лукавый проулок с опаской Косился.
Тогда Монастырь Новоспасский
Проулок и позднее небо скрепил.
Есть странное место пред Монастырем
Поляна с деревьями грозно-густыми,
Завалена углем и всяким старьем, 
Поляна людей, забывающих имя.
Здесь утром пируют под каждым кустом,
А к вечеру многие спать остаются,
И галки на выцветшем зданье святом
Сквозь дождь еле слышный над ними смеются.
Задушенный проводом, спит Монастырь,
И в памяти слов распадаются звенья,
И тенью выходит звонарь на пустырь
На полный до края обид и забвенья.
Ион тут сидел, забываясь, лечась,
И пил эту смесь униженья и боли,
И было страданье его только часть
Огромной, как небо, всеобщей недоли.
И вдруг он увидел старушек они
Одна у другой отнимали бутылки,
Валявшиеся, куда ни взгляни,
Ругаясь до самозабвения пылко.
И все же прервать не могли тишины:
Крутой колокольни колонки и дверцы
Как тайна безропотно-нищей страны,
До дня отомщенья хранимая в сердце.
И день воссиял. Он поднялся и шел,
Проулком, землею и небом довольный.
Был издали виден ему хорошо
Сверкавший на башне рассвет колокольный.

В безродный ум, закрытый наглухо,
С попутным воздухом, нечаянно,
Ворвутся луговые запахи
И память отомкнут начальную,
И детство шаткое раздвинется,
И век слепой, и пост коричневый,
И строй тревожных башен Вильнюса,
И смерть сырая и фабричная.
И звезд смешенье. И рождение
В стране, где ясень словно заговор.
Мысль умерла. И только тень ее
Древесными цветет зигзагами.
Себе я выберу в товарищи
Во тьму вещающего Одина
И пряный запах, раскрывающий
Безмерный мир, в порыве пройденный.

Сложившись вдвое, птицы падали,
Теряя слух, теряя вес,
В твою расколотую надвое
Тарелку свадебных небес.
Мой взгляд следил крушений крошево,
Набеги океанских орд
На город черный, властно брошенный
Ветрами смут на смертный одр.
Морской народ, звеня колючками,
С червонных чащ сдирал кору.
С далеких звезд сходили лучники
Двенадцать братьев на пиру.

И время, пойманное в клетку
Просветов меж ветвей древесных,
Поет по-грустному и редко
Обрывки песен неизвестных, 
То звуков разноречье зимних,
То жарких листьев стрекотанье,
То память в непробудных ливнях
Бежит от перезревшей тайны.
Но влажный вкус ее малинный
И вспоминается, и манит,
И возвращаешься с Неглинной
Насквозь вечерними домами,
А в них стирают и рисуют,
Растят детей и орхидеи,
И видят улицу косую
Из окон древней Иудеи.
А ты идешь тебя не знают
Ни зеркала, ни коридоры,
Но время лестница сквозная
В наш мир высокий и бредовый.
Ты в нем опять. И только сзади
Обрывки скорбных разговоров,
И вздохов чистые тетради,
И страха бархатного ворох.
Двор. Дерево едино и темно
Нерасчлененный хор, в нем каждый лист как птица.
Но зажжены огни уже пришли за мной,
Мне в прошлое пора к ушедшим воротиться.
У вас темно дышать, а я хотел пройтись,
Здесь окна вечеров объемны, словно клети,
В них Дерево Добра рассыпалось на птиц,
И каждая поет одна на целом свете.
Не смели подойти, росли вдали, как дым,
Но, подкатив звезду, в ней замерли. 
Я еду! Там затихает плач.
Там с будущим одним,
Как с братом по утрам, о снах ведешь беседу.