В I Литовском Статуте для обозначения грабежа как преступления широко распространен другой термин «лупа», «лупеж». В Полицком Статуте эти термины означают воровство, у чехов также грабеж, вообще же встречаются у всех славян[302].
«Грабеж» как наказание в I Литовском Статуте восходит, по-видимому, к «грабежу и потоку» Русской Правды. «Поток и разграбление» Правды это изгнание с конфискацией имущества. Такое наказание за наиболее тяжкие преступления известно многим народам. Уничтожение или конфискация имущества производились с тем, чтобы преступника больше ничего не связывало с обществом. Так, по обычному праву осетин семейные воры изгонялись, а их имущество уничтожалось, что ускоряло уход[303].
Одно и то же название для преступления и наказания характерно для древнего и средневекового права многих народов[304]. Первично, разумеется, преступление. В отношении же грабежа можно предположить, что он проделал эволюцию от наказания Русской Правды к преступлению, в качестве которого мы знаем грабеж и сегодня.
Древнейший «грабеж», видимо, производился пострадавшей стороной или общиной. Постепенно, с усилением в праве государственных начал, «грабеж», производимый пострадавшей стороной самочинно, без санкции судебной власти и без участия судебных должностных, стал рассматриваться уже как преступление.
«Бессудный грабеж» Псковской Судной грамоты и I Литовского Статута это отголосок тех более древних отношений, при которых «органом правосудия является сам обиженный и за ним стоит или его община, или другая власть»[305]. До появления I Литовского Статута самовольный грабеж не всегда считался правонарушением[306].
Приведем положения Русской Правды о «грабеже». Cт. 7 (Пр. ред.) гласит: «Оже станеть без вины на разбои. Будет ли стал на разбой без всякоя свады, то за разбойника дюди не платять, но выдадять и всего с женою и с детми на поток и на разграбление»[307].
Статья 79 Русской Правды «О гумне» предписывает совершить над преступником «поток» по воле князя и в пользу княжеской власти: «Аже зажгуть гумно, то на поток, на грабеж дом его, переди погубу исплатившю, а в проце князю поточити и; тако же, аже кто двор зажьжет»[308].
Таким образом, уже во времена Правды «грабеж» как наказание осуществлялся от имени и в пользу государственной власти. В связи с этим интересно отметить, что Винодольский Закон содержит понятие мести («мащенье»), выcтупающее иногда как наказание, производимое с санкции государства. Так, по отношению к предателю, изменнику Закон говорит, что князь имеет власть над ним и его имуществом, чтобы совершить наказание данного преступника по своей воле («учинити мащенье зврху нега на свою волу»)[309]. Ф. И. Леонтович считал «мащенье» Винодольского Закона тождественным «потоку» Русской Правды[310].
Статья 30 (Пр. ред., Троицк. cпис.) Русской Правды гласит: «Аще будет коневыи тать, выдати князю на поток: паки ли будет клетный тать, то 3 гривны платити ему»[311]. «Коневой тать» также выдается на «поток» князю. Как пережиточное явление в форме саморасправы с конокрадом, происходившей всенародно, «поток и разграбление» бытовало, как отмечал Б. И. Сыромятников, вплоть до начала XX в.[312]
Самуправный «поток и разграбление» законодательно запрещает Законник Стефана Душана, ст. 145 которого «О беглеце» постановляет: «Если властелин или властелич будет уличен как другой какой (преступник) моего царства и если окрестные села и жупы восстанут на грабеж его дома и его имущества («оустану на грабление окольна села и жоупа на негову коукю и на еговь добитькь»), что он оставил, те, которые это сделают, да будут наказаны как изменники моего царства»[313]. Можно предполагать, что такое «грабление» являлось нормой живого, обычного права. Подвергаемое «граблению» имущество принадлежит здесь преступнику властелину (властеличу), по-видимому, cбежавшему или изгнанному за совершенное преступление. Это напоминает те древние отношения, при которых преступник изгонялся из сообщества, «лишался мира», становясь «изгоем», «извергом». В качестве субъекта, «восстанавливающего справедливость», в Законнике выступает не отдельное лицо, но целая община (жупа, село).
Следует отметить, что по Законнику Стефана Душана «грабеж» совершался также и с санкции государственной власти, причем разграблению подвергалась целое «село». Cт. 146 Законника «О разбойнике и воре», в частности, говорит: «Оу коем се селе наге тать или гоусарь този село да се распе» («В котором селе найдется вор или разбойник, то село да будет разграблено»)[314]. Здесь можно говорить о синтезе архаичного «потока и разграбления» и института круговой поруки, коренящегося в общинно-родовых отношениях. В целом же и в восточнославянских и в южнославянских памятниках права заметно стремление законодателя пресечь самоуправный «грабеж», поставить архаичный «поток и разграбление» на службу государственным интересам.